Вера Юдина - Человек под маской дьявола

Посвящается моей прабабушке, Механошиной Валентине Павловне. Женщине удивительной судьбы, которую я запомнила добродушной и величаво спокойной. Она пережила Революцию, Красный террор, Сталинские репрессии и Вторую мировую войну. Она много рассказывала о своей судьбе, и мы часто часами не могли оторваться, слушая ее тихий, дрожащий голос. Но одну тайну она унесла с собой в могилу, и даже спустя восемьдесят лет, мы так и не узнали, кем был тот великий человек, которого она любила всю свою жизнь, и кто подарил ей единственного сына.

Все действующие лица пересказанной истории вымышлены от начала и до конца. Любые совпадения случайны. Лишь некоторые из описанных событий имели место быть в действительности, о чем свидетельствуют многочисленные художественные и документальные источники, дошедшие до наших дней. Настоящее произведение не претендует на звание исторического документа. Оно написано с одной лишь целью, напомнить всем, что не так давно пережили многие наши соотечественники и те несчастные, что пали жертвами зверств Вермахта. История посвящается взрослым, старикам и детям, которые так и не вернулись домой.

Страшно не то, что мы не хотим помнить. Страшно то, что мечтаем забыть!

Каждое лето, мы с родителями навещали маминых родственников, в Омске. Я никогда не забуду разнообразие блюд, за широким столом, в те дни, когда наша большая семья встречалась. У мамы было три брата и две сестры, и у каждого из них было по двое детей. Мы даже не всегда помещались, в, казалось бы, просторной гостиной, за довольно широким столом. Мы приезжали, готовился праздничный ужин, и созывались все родственники. И только один человек, всегда игнорировал наши шумные вечера. Анна Павловна. Моя прабабушка. Она, не смотря на уговоры, оставалась сидеть в своей комнате, не проронив ни слова в ответ на приглашение к столу. Я если честно никогда и не слышала, чтобы она, хоть с кем-то разговаривала и долгое время думала, что она страдает каким-то недугом.

От дедушки Германа, я знала, что его мама пережила войну и после навсегда замкнулась в себе. Он был ее единственным сыном. Даже дедушка Герман, не знал, сколько ей было лет. Она не скрывала свой возраст, просто не считала нужным озвучивать. Она вообще не считала нужным с кем-то разговаривать.

Мне было двенадцать лет, когда я впервые увидела, что она все же живой человек. Мы тогда приехали в Омск с очередным визитом вежливости, и родители уже вовсю суетились на кухне, подготавливая дом к шумному празднику. Мы с другими детьми решили поиграть в прятки. Бабушкин дом был хоть и небольшой, но комнат в нем было много. Этот дом еще до войны и революции принадлежал бабушке Анне, правда после революции он значительно пострадал, и никто так и не набрался сил и времени привести его в порядок. Но нам же, детям было не важно, что крыльцо теперь не такое просторное, что северная часть здания, вовсе отсутствует, и что крыша над дальней спальней совсем прохудилась.

Началась игра. Считал Женька, младший сын старшего маминого брата. Он был практически моим ровесником, но в своей семье всегда считался малышом.

Едва он начал считать, как все быстро рассеялись по территории: кто в дом, кто в огород, кто в погреб, и только я, замешкавшись, осталась стоять на месте. Почему-то вдруг опомнилась в последний момент. Времени не оставалось, я бросилась к разрушенной части дома, проскользнула в маленькую дверь, и, захлопнув ее за собой, попыталась отдышаться.

Я уже немного успокоилась и мысленно радовалась своей победе, ведь в эту часть дома запрещалось ходить и вряд ли они догадаются меня тут искать.

Комната, в которой я оказалась, была большой, но не уютной, слишком нагроможденной старыми вещами и мебелью. Будто весь хлам не нужный в доме, просто взяли и свалили в эту закрытую комнату.

На комоде я заметила одну единственную фотографию. Я подошла, взяла рамку и осторожно смахнула легкий слой пыли. На фотографии появились двое: маленький мальчик, лет пяти, с темными волосами и острыми чертами лица, и женщина, у которой он сидел на коленках. Я всмотрелась, и едва не выронила фотографию, вместо незнакомой женщины, на меня со снимка смотрела я, только старше и мудрее. Светлые волосы, печальные глаза и мягкие черты лица. Мне эта женщина показалась самой красивой на свете. Но было в ней что-то странное, то ли взгляд, то наклон головы, то ли легкая и неестественная улыбка, но я сразу поняла, что за всем этим скрывается глубокая печаль.

— Разве вам не доступно объяснили не заходить в эту часть дома. — Послышался у меня за спиной строгий старческий голос.

Я обернулась. В старом кресле у окна сидела пожилая женщина. Это была Анна Павловна. Тогда мы встретились с ней впервые. Я знала, что она живет где-то в этой части дома. Но не знала, в какой именно комнате. Я начала оправдываться, что попала к ней случайно.

— Я заблудилась. — Виновато солгала я.

Но она уже не слушала меня, она смотрела на меня так, словно увидела призрака. Мне даже показалось, что в уголках ее глаз блеснули слезы. Она задрожала и тихим голосом подозвала меня к себе.

Я подошла.

Она протянула ко мне свою морщинистую руку, и ее лицо вдруг обрело иные черты, оно смягчилось и просияло. Анна Павловна погладила меня по щеке, затем притянула к себе и прижалась своей морщинистой щекой к моим волосам.

— Как тебя зовут? — тихо спросила она.

Она напугала меня.

— Аня. — Ответила я.

Почему-то моя мама, едва я родилась, решила дать мне это имя. Не знаю, было ли оно связано с моей прабабушкой или оно просто нравилось маме, но все одобрили этот выбор, и я стала Анной Смирновой.

Тогда я почувствовала, как слезы упали мне на руку. Я отстранилась и посмотрела на старушку. Она плакала, пряча взгляд. Я протянула ей фотографию.

— Кто эта женщина? — тихо спросила я.

— Эта женщина — Анна фон Зиммер. — Подняв на меня взгляд, тихо ответила Анна Павловна.

— Я знаю ее? Она так похожа на меня…

— Эта женщина — я…

Она вновь прикоснулась рукой к моей щеке, на этот раз ее рука не дрожала. Анна Павловна сделала это с материнской нежностью и благодарностью. Я схватила ее морщинистую руку и крепко прижала. Мама никогда меня так не трогала, она всегда воспитывала нас с Гошкой в строгости и дисциплине, и считала, что доброта и ласка испортит наши характеры. Но Анна Павловна была другой. Почему же она всегда пряталась в этой комнате?

— Почему ты никогда не выходишь к нам? — спросила я.

— Потому, что мне нравится одиночество.

— Разве может нравиться одиночество? Разве тебе не скучно?