Семен Малков - Обман

— Напрасно сомневаешься, Генри! Потерпи немного, и скоро сам убедишься, какие чудеса способен творить Фриц, — заверил его Маккоун. — А для чего тогда я его к тебе притащил?

У маленького Фрица на лице выделялись орлиный нос, и жгучие черные глаза под нависшими лохматыми бровями.

— Он что-нибудь еще умеет, кроме того, что показывает фокусы? — все еще с сомнением спросил Фишер, но, заметив, что горбун злобно пошевелил лохматыми бровями, поспешил превратить вопрос в шутку: — Ты только не обижайся на меня, Фриц! — бросил он ему по-свойски. — Я ведь не из благородных. Говорю попросту и люблю побалагурить.

— Фриц покажет тебе такой фокус, Генри, что диву дашься, — вместо чародея ответил Маккоун. — Он очень талантливый гипнотизер и может за один сеанс сделать из человека зомби.

Теперь для прозорливого дельца Фишера уже не было загадкой, какое тайное оружие приготовил для победы в судебном процессе его адвокат.

— Ты хочешь сказать, что Фриц сможет так прозомбировать Лолу, что она не узнает собственных отца и мать? — изумился он. — Но это же невозможно! Неужели у него, — он посмотрел на невзрачного горбуна, будто первый раз увидел, — такой божественный дар?

— Представь себе! Я тоже этому не верил, пока лично не убедился, — поспешил подтвердить адвокат. — У нас Фриц Ранке недавно. А в Европе знают о чудесном даре, которым он обладает, и спецслужбы его уже использовали.

— Ну ладно, проверим, — зажигаясь любопытством, заключил Фишер. — Ведь недаром в народе говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Он немного подумал и спросил:

— А как долго действует его гипноз?

— Двое суток с гарантией, — неожиданно сочным баритоном ответил Фриц на довольно приличном английском. — А далее будет ослабевать.

— Выходит, ты умеешь говорить? Я было принял тебя за немого, — пошутил хозяин и, снова став серьезным, сказал: — Это подходяще. Пойдемте в детскую и, не откладывая, займемся делом!

Просторная комната с окнами во всю стену была залита солнечным светом. Посреди нее на пушистом ковре среди красивых игрушек сидела Оля и смотрела по телевизору мультсериал. При виде взрослых она на миг от него оторвалась и вежливо поздоровалась.

— Выключи ящик, Лолита! — мягко велел ей Фишер. — Эти дяди — доктора, и им надо обследовать состояние твоей нервной системы. Салли говорит, что ты по-прежнему много плачешь.

— Я плачу потому, что со мной нет Наденьки. Вы ведь знаете, дядя Генри, — сказала Оля, и ее глаза тут же наполнились слезами. — Когда же она приедет?

— Очень скоро! — за Фишера ответил ей адвокат, изобразив на лице добрую улыбку. — Ложись-ка сюда, — подняв Олю с ковра, перенес на небольшой детский диванчик. — Вот так, на спинку, а ручки подложи за голову. Сейчас с тобой будет говорить маленький доктор, и ты почувствуешь себя намного лучше.

Оля послушно делала все, что от нее требовали. Когда она приняла нужное для гипноза положение, подошел Фриц и, завораживающе глядя ей в глаза своим пронзительным взором, стал приглушенно и медленно говорить.

— Ты ощущаешь полный покой. Слушаешь только меня. Лишь меня, и никого больше. Все прошлое забыто. Ты ничего не помнишь. Люди из прошлого — это призраки. Призраки. Тебе незачем их знать.

Так, монотонно повторяя одно и то же ровным бархатным голосом, Ранке как бы втирал в память девочки то, что ему требовалось. Глаза у Оленьки были полузакрыты, и казалось, что она дремлет, но ее мозг впитывал внушаемую ей информацию. А он продолжал:

— Ты не можешь вспомнить, как тебя зовут? Запомни хорошенько. Тебя зовут Лена. Да, ты — Леночка. А фамилия твоя Шереметева. Ты — Лена Шереметева. Шереметева Лена. Тебя будут называть Оленька, Оля. Но ты — Лена, а никакая не Оля. К тебе придут злые духи. Очень злые. Будут говорить, что они — папа и мама. Но это не папа и мама. Ты гони их прочь. Вокруг тебя будут только злые люди. Ты не узнавай никого. Никого!

Разговаривая таким образом, Фриц, к неописуемому удивлению Фишера, да и Маккоуна тоже, добился результатов, которые превзошли все их ожидания. Решив, что пора предъявить продукт своего труда, Ранке оторвал свой взгляд от ребенка и бросил в их сторону:

— А теперь слушайте и удивляйтесь!

Снова повернувшись к Оленьке, он спросил:

— Так как же зовут тебя, девочка?

— Лена Шереметева, — открыв глаза, ответила Оля.

— Да ты можешь сесть, — сказал горбун и переспросил: — А разве тебя звать не Олей? Олей Юсуповой?

Оленька села и уверенно ответила:

— Нет, я — Лена Шереметева.

Ранке самодовольно ухмыльнулся и спросил, указав на Фишера и Маккоуна:

— А что это за дяди? Ты их знаешь?

Посмотрев на них так, словно видит в первый раз, Оленька отрицательно замотала головой:

— Нет, не знаю.

— И никогда не видела раньше? — сдвинув брови, строго спросил Ранке.

— Никогда, — испугавшись, ответила Оленька и заплакала.

— Ладно, не плачь! Можешь смотреть телевизор, — уже более мягко приказал ей гипнотизер и сделал знак Фишеру с Маккоуном, чтобы вышли.

По пути в гостиную, потрясенный увиденным, Фишер, не сразу придя в себя, с тревогой спросил:

— И как долго это будет с ней продолжаться? Лолита не заболеет?

— Через несколько дней все пройдет без следа, — успокоил его чародей Фриц.

— Однако до суда ее нежелательно беспокоить, — настоятельно порекомендовал он на прощание.

— Хорошо, я это передам жене и распоряжусь, чтобы Лолите ужин и завтрак принесли в детскую, — заверил его Фишер.

Очень довольный, он вышел проводить их на широкое крыльцо дома.

— Ценный субъект! — бросил он стоящему рядом адвокату, глядя, как маленький гипнотизер, открыв заднюю дверцу, садится в салон «кадиллака».

— Ты в этом убедишься завтра на суде! А еще, когда получишь от меня смету на оплату расходов, — самодовольно усмехнулся Маккоун, пожимая ему руку.

Большой зал с высокими окнами, где проходило заседание окружного суда, был набит до отказа. Это объяснялось тем, что еще задолго до него пресса проявила большой интерес к необычному процессу и оживленно комментировала его ход. Даже на телевидении ему уделили внимание в популярном ток-шоу, и видные политики и общественные деятели высказывали различные мнения.

К радости Генри Фишера, его опасения насчет единодушного порицания со стороны общества, как известно, питающего завистливую ненависть к богачам-толстосумам, не оправдались. Лишь в ряде газет благотворительного и церковного толка, появились статьи выражающие сочувствие пострадавшим родителям. Большинство же публикаций и выступлений осуждало полунищую Россию за торговлю детьми и выражало сочувствие американским гражданам, которым за свои добрые дела приходится расплачиваться судебными исками и другими неприятностями.