Юрий Черняков - Анклав

— Тетю Машу я понимаю… — сказала Ира. — Дядя Сева грубый, а дядя Сидя добрый, хотя и зануда… Кстати, по вашему поводу я прочитала в одном журнале, какой должна быть современная элегантная пара: на сколько лет жена моложе мужа — на столько сантиметров он должен быть ее ниже.

— А там не написано: на столько больше он должен зарабатывать? спросила Елена. — Кстати, дорогой, несмотря на твое хамство, Исидор постоянно упоминает тебя в своих обзорах. А ты, как семинарист, до сих пор таскаешь Голощекину свои опусы.

Колотов промолчал. Если при многоученом Исидоре он чувствовал себя полным невеждой — слушал его недоверчиво, одним ухом, но при этом стараясь ничего не пропустить, — Голощекин постоянно ему вдалбливал то, что хотелось услышать: «Саня, лучше быть самоучкой, чем забивать голову хламом книжных и ненужных знаний». Словом, надоели оба. Им бы только поспорить.

Впервые он наблюдал их сшибку на творческом вечере одного молодого, но успевшего нашуметь писателя.

Началось с того, что, увидев опоздавшего Голощекина, Чуднов, пришедший с Машей, наотрез отказался занять свое законное место председательствующего. Поскольку президиум любого писательского собрания без харизматического Исидора выглядел безликим, все принялись возбужденно шушукаться, предвкушая скандал, о последнем споре вечных оппонентов на круглом столе в «Литературке», где дело дошло до взаимных оскорблений.

О теме спора уже никто не помнил. Запомнились лишь выражения, которыми обменялись обе стороны.

Тем временем Чуднова попросили сказать пару слов об авторе. Исидор сначала отнекивался, потом с места промямлил нечто добродушное и необязательное, ибо, по его признанию, далеко не все из написанного уважаемым автором он успел прочитать.

Голощекин дал себе слово сам, демонстративно отказавшись от трибуны и микрофона.

Всех выступающих на писательских собраниях Голощекин делил на три категории: кому слово надо дать, кому нельзя не дать, и кому попробуй не дай. Если Исидора он относил ко вторым, то себя, по справедливости, к последним.

Он надел очки, разложил перед собой исписанные листочки и стал излагать все, что он думает о Чуднове и его взглядах на жизнь и литературу. Когда его попросили из президиума вернуться к предмету обсуждения, он желчно ответил, что о данном авторе он совсем ничего не думает. Ибо врать, как другие, будто что-то читал, не намерен.

«Да и кто, если уж честно… — Тут он отвлекся от записей, окинув присутствующих взглядом поверх очков. — Кто, кроме себя, родимого, читает других? Пусть встанет и скажет!»

Все были в отпаде. Исидор возмущенно полыхал и розово колыхался, а сидевшая рядом Маша гладила его по плечу.

Едва Голощекин закончил, как Исидор потребовал слова по порядку ведения, и ведущий обреченно попросил придерживаться регламента.

Виновник торжества, обернувшегося скандалом, обиженно хлопал глазами, порывался встать и уйти, но дал себя остановить, а затем, увлекшись происходящим, забыл, зачем пришел…

Во время фуршета собравшиеся опомнились и стали наперебой расхваливать автора, произнося тосты за его дальнейшие творческие успехи.

Сева и Сидя тем временем вполголоса доругивались в стороне.

Мимо них постоянно дефилировали любопытствующие, стараясь понять, о чем спор. Пару раз прошел и Колотов, но разобрал только громкий вздох Исидора: «Сева, я тебя умоляю, у кого сегодня не двойные стандарты? Разве что у тех, у кого они тройные?..»

Голощекин в ответ обнял его за плечи, а Маша, тревожно наблюдавшая за ними со стороны, облегченно и прерывисто вздохнула.

При всей привередливости Голощекина были авторы, на которых он западал сразу. Колотов, увы, к их числу не принадлежал.

Однажды утром в коридоре переделкинского пансионата он столкнулся с Голощекиным, когда тот тащил на себе вусмерть пьяного мужика с боярской бородой и в кальсонах.

Увидев Колотова, он остановился, прислонил плечом бесчувственное тело к стене и попросил закурить.

— Слушай, в нем пудов пять, не меньше! — воскликнул Колотов. — С твоим-то артритом и шейным радикулитом! Давай помогу.

— Это, Саня, тебе лучше отойти, с твоим остеохондрозом! — воспротивился Голощекин. — Сами дотопаем, с Божьей помощью да по холодку. Кстати, вглядись и запомни моего земляка из славного города Вычегды — самопальный талант, национальное достояние, таких уже не встретишь! Ты не смотри, что он вдребадан… хотя, что будет с нами дальше, боюсь даже представить! Это раньше наш брат пил, пока не свалится, нынче он пьет, пока не загнется. Представляешь, всю ночь читал, пел и плакал, и все тоже плакали и подпевали, а под это дело уговорили трехлитровую канистру самогона его собственного приготовления, божественного, как его стансы… Фамилия? А черт его… Слышь, тебя как зовут?

«Национальное достояние» подняло голову и что-то требовательно промычало. Сева послушно согнул ноги в коленях, подсел под него, пошатнулся и потащил дальше.

Больше Колотов ничего не слышал об этом «самопальном таланте», иногда спрашивал о нем Голощекина, но тот не мог понять, о ком идет речь.

Утром 30 декабря, когда Елена ушла в свой офис, а Ира в школу, в дверь позвонил сосед Трофимов и сказал, что ищет, кому бы продать за полцены приобретенные для дачи раздвижные стены-перегородки, лежавшие без дела в гараже. Колотов слышал от кого-то из переделкинских сидельцев, что из таких перегородок в любой квартире можно соорудить отдельный кабинет. И сразу загорелся: сейчас или никогда!

Сосед Трофимов тоже обрадовался и обещал помочь, а с деньгами согласился подождать до аванса в издательстве. И отмахнулся, когда Колотов стал ему показывать подписанный договор.

Ломом и кувалдой они снесли старые внутренние перегородки и установили новые, отделившие часть большой комнаты (она же супружеская спальня) и кладовку от остальной жилплощади, превратив двухкомнатную квартиру в трехкомнатную.

Соседи стучали и звонили в дверь, потом — в ДЕЗ, в милицию, наконец пришли новый техник-смотритель Тонька, размалеванная, горластая и вечно жующая хохлушка, и молчаливый небритый армянин Ашот, слесарь за все, известный своей безотказностью.

У Ашота в Абхазии погибла семья — мать, жена, две дочери и племянница. В Москву он попал с паспортом гражданина Молдавии.

Ашот приобрел популярность после истории с тетей Надей, бывшей дворничихой, ныне пенсионеркой с первого этажа, взявшейся за четыреста рублей в месяц убирать площадку, где стояли мусорные контейнеры. Тетя Надя достала весь двор постоянно повторяющимися филиппиками о нещадной эксплуатации: «Чтоб за такую зарплату я еще говно за всеми вами убирала!» и грозилась уволиться, но сроки постоянно переносила.