Владимир Ионов - …А родись счастливой

Как дорого покупал он любовь. Не брыкайся, покупал. Ведь, когда переехали сюда и платить ему стало нечем, многое стало не так, как было. Домой приходил измочаленный, скисший, лез в бар, пил. А ночью вставал и нескончаемо долго курил у окна, глядя в чёрные тени парка. Ложился рядом закоченевший, подставлял плечо под её голову и говорил: «Потерпи, скоро мы уедем отсюда, уедем в Москву, и там у нас будет другая жизнь, если ты не бросишь меня…» Заводил себя или понимал, что потеря неизбежна? Наверно, и то, и другое. А она слушала, как бьётся его сердце. Оно билось гулко и с перерывами — то учащаясь, то пропуская удар. Но и в эти беззвучные, пустые мгновения она почему-то не замирала от страха, что следующего удара может уже не быть. Значит, он покупал себе радость, а она её не без удовольствия продавала… Вот и вся любовь.

Додумавшись до такого, Люба какое-то время лежала без мыслей в густой и зябкой темноте. Очнувшись, поняла, что засыпает и мёрзнет. Поджала ноги, стянула на себя одеяло с другого края кровати. Раздеться? А для кого? Для себя не хотелось. Как плохо быть одной. Плохо. Плохо. Плохо…

Степан гнал машину, как мог. В зеленоватом мерцании спидометра красный кончик стрелки качался возле сотни. Высвеченный дальним светом фар снег скрывал изгибы дороги, и раза два-три «Волга» лишь чудом вписывалась в поворот. Нагнать Кащея он уже не мыслил — тот ведь тоже ветер, а поскорее увезти поддавшего сынка подальше от осиротевшего отцова дома — это он делал с лихим удовольствием.

— Убить меня хочешь? — бормотал Игорь, мотаясь между дверцей и Степановым плечом. — Батю в прорубь свёз, меня в овраг?

— Овраг не прорубь, в ём нонче мягко, — отшутился Степан и лёгким толчком плеча откинул от себя голову Игоря — больно уж она перегаристо дышала.

Отвалившись от шофёра, Игорь попытался глядеть в боковое окно, быстро затуманил его дыханием, опустил немного стекло. Струя морозного воздуха полоснула по глазам так яростно, что он опять мотнулся к Степану.

— Мутит что ли тебя? — спросил тот. — За столом-то, вроде, ничего ты был, в доме что ли добавил?

— А-а! — скривив рот, протянул Игорь. — Коньячку поддали малость. Так, по рюмашке.

— Прямо и по рюмашке? — мельком глянул Степан на Игоря. — А закосел-то тогда с чего?

— Я закосел? Хотя, впрочем… Ты представляешь, бабы, а? Батю в гроб вогнала, а с поминок пришла, знаешь, в какой халат влезла? Бери — вся тут.

Не разговор это был для Степана. Днём раньше он, может, и пропустил бы его мимо ушей — не шоферское, мол, это дело встревать в хозяйские дела — или, может, даже поддакнул бы подвыпившему парню. Но после того, как Люба постояла перед ним в дверях банкетной комнаты, после той лихоманки, что испытал возле неё, слушать такое он уже не мог. Неужто верно выголилась перед ним? Поди, переоделась просто, а у этого уж и глаза враскосяк… Но и сам, едва представив, какой могла быть Люба в открытом халате, Степан потерял из вида дорогу. Машина хлестнула бампером по кромке сугроба на обочине, брызнула снежной пылью. Степан стиснул баранку, судорожно покрутил ею, вырываясь из неминучего заноса, выровнял машину, снова поддал ей газу и только после этого строго сказал Игорю:

— Не надо так про Любовь Андреевну, она же за отцом за твоим была. Обидела что ли чем тебя, говоришь-то так про неё?

— Обидела? — напряг шею Игорь. — Да она же нас по ветру пустила всех, сука рыжая! — заорал он. — Батя башку с ней потерял — всё только ей, всё — одной! Ты видал, какой у неё дом остался, сколько туда гарнитуров вкрячено? И ты думаешь, она хоть чего-нибудь отдаст нам которому-нибудь? Отвали, говорит, это всё колхозное! Понял?

— А вы-то разве не самостоятельные ещё? Ты, кажись, работаешь, а другой — институт кончает. На ногах уже, вроде.

— Чего-о? Сто сорок рэ — это что, ноги?

— А «Волгу» он не тебе разве оставил?

— Так что, её жрать-то будешь?

— Продать можно. Грузины вон хорошо дают за новую двадцатьчетвёрку, а она у вас с иголочки.

— А ездить я на трамвае должен?

У Степана больше не нашлось резонов. Вот сынка бог дал Сафронычу! Сто сорок рэ ему — не деньги и «Волга» — не капитал! А разобраться, стоит ли он и ста сорока?

Игорь мотал головой, подставляя её под нож морозного воздуха, но не мог остыть.

— Представляешь, сука, а? Батя, говорит, рубля ей не оставил, да? А я-то знаю, сколько у него было и куда всё ушло. Ты скажи, ты им шампанское возил? Возил, скажи?

— Возил, кажись, а чего тут такого?

— А бутылки потом сдавал?

— Да когда же это Анатолий Сафроныч бутылки бы стал сдавать?! — Степан усмешливо глянул на Игоря. Бутылки! А говорит, батю своего знает.

— Во! Не сдавал! А ты знаешь, что бутылка из-под шампанского — самая лучшая кубышка? Суй туда бежевые, затыкай пробкой и закапывай, и ни одним миноискателем не надыбаешь. Он на даче у нас пару таких закопал — как кабан всё изрыл, до сих пор не найду. Приятель у меня в Афгане служил с собачкой, она у него мины пластмассовые ещё только так выковыривала, а тут — тю!.. Всё подряд копать надо, весь гектар, понял?

— А зачем в бутылку да ещё закапывать? Теперь сберкасса любой монетой берёт.

— Дуня! Смотря сколько и от кого закапывать, понял? Она, сука, точно всё это закопала.

— Да ты чего её всё сучишь-то? Какая она тебе сука?

Игорь откинулся к дверце так, словно его одолела дальнозоркость, а надо было получше разглядеть этого вахлака. Разглядел. Бугай действительно такой, что как хочет, так и размажет… «А в чистом поле и тем боле». Сообразил, что с таким лучше полегче.

— А ты тот самый, да? — решил он удивиться. — Который на неё глаз положил? Кащей, знаешь, мне чего говорил? Вот этот, говорит, дядя Стёпа знаешь, сколько вашей Любке рыжих наклепает? Кучу! Если она захочет, конечно.

— Во, дурь-то пьяная где лезет! — засмеялся Степан. — Кащей! Кащея твоего мы уже не догоним — у него все четыре кованы, а у меня только привод. Тут станция скоро, может, я тебя на электричку пересажу?

— Не, Стёп, ты чего? Я ещё возьму да потеряюсь спьяну. Тебе велено меня отвезти? Вот и вези.

— Тогда уж спи лучше. Быстрей приедешь.

Любу разбудил телефонный звонок. Трезвонил он, видимо, давно, и она даже слышала его во сне, но никак не могла понять, что это за звон. Ей снилось что-то тревожное, какая-то пустота, наполненная нудным звоном, и она одна в самом центре этой пустоты и ей некуда деться от звона.

Рывком дёрнулась из пустоты и осознала, что звонит телефон.

— Я тебя разбудила? — спросила из трубки мать.

— Разбудила, — ответила Люба, стараясь окончательно проснуться.

— Извини. Но теперь уже всё равно. Ты телеграмму мою получила?

— Спасибо, получила. Но, ма, лучше бы ты приехала сама.