Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть

В семье, ограничившейся до них двоих, Маняша считалась если не позором, то сплошным разочарованием. По нерасторопности не преуспела в карьере, ни выгодно и никак не вышла замуж. Ходила только на работу, подруг не имела и ни с кем не общалась, если не считать принудительного контакта с теткой.

Тетя Кира, конечно, не лупила ее по голове и вообще пальцем не трогала. Но стала называть Маняшу, как раньше мать, по имени-отчеству. Со смешанным чувством досады и превосходства приговаривала по любому поводу:

— Жирдяйка ты, Мария Николаевна. Жирдяйка и дура…

Внешне тетя Кира походила на деда Савву. Дедушка был добрым и казался Маняше красивым, а назвать красавицей стерву и жмотину тетку было невозможно. Тетя Кира имела костистое лицо с превышающими человеческие размеры темно-карими глазами, прямой фамильный нос, узкие губы, — они едва сдерживали напор крупных зубов, — и хорошо подсушенное всяческими воздержаниями тело. А сверх того — должность главного художника незначительного издательства, маленькую зарплату и большие претензии.

Настроение у тети Киры чаще всего не блистало, поскольку кровать ее, по Маняшиному наблюдению, стояла неправильно: у правой стены изголовьем к окну. Окно выходило на восточную сторону, и поднималась тетка с кровати, следовательно, с левой ноги. А эта диктаторская конечность вертела своей владелицей как хотела.

В одно не прекрасное утро властная левая нога притащила хмурую, плохо выспавшуюся тетю Киру в комнату племянницы, где обнаружились колбасные и сырные остатки ночного пиршества. Тетка жутко обозлилась и с тех пор стала забирать деньги Маняши в день получки, чтобы «жирдяйка» не имела возможности покупать еду по своему усмотрению. Деньги с тех пор распределялись по нужде Маняшиных мелких личных покупок, а часть шла на коммунальные выплаты, текущий ремонт и прочие расходы, которые родственницы делили строго наполовину.

Критически оглядев гардероб племянницы, тетя Кира заявила, что его надо менять решительно и радикально, потому что «…вкус у тебя, Мария Николаевна, отсутствует напрочь». Собрала платья в охапку вместе с плечиками и выкинула на пол:

— На помойку. — Отложила из пачки общих денег солидную сумму: — А это — для твоего нового имиджа.

Денег она не вручила, чем дала понять, что создание имиджа племяннице не доверено. В субботу они отправились на вещевой рынок, где без толку проболтались почти весь день, и лишь под вечер разыскали магазин «Великан», предлагающий одежду людям с нестандартными габаритами.

После изнурительных примерок тетя Кира купила Маняше дорогой шерстяной костюм черного цвета с балахонистым пиджаком, темно-серое трикотажное платье прямого покроя с маленьким воротником-косичкой и коричневое, в рубчик, старушечье пальто.

Пиджак висел мешком, длинная юбка крутилась в поясе и прилипала к лодыжкам. Платье без всякого намека на талию как будто специально расширялось в этой все же по-девичьи излучистой области Маняшиного пухлого тела и делало его абсолютно бесформенным. Пальто Маняша как надела, так быстренько и сняла, чтобы не расплакаться.

Тетя Кира раскраснелась от примерочного ража и, обдергав одежду на Маняше, переметнула взгляд в зеркале со сдобной фигуры племянницы на свою поджарую. В полном удовлетворении открыла в улыбке свой избыточный зубной комплект — сочла, что наконец-то ее подопечная выглядит почти comme il faut. Это французское словосочетание было любимым теткиным определением всего, что казалось ей «приличным».

За ужином, поддавшись наплыву бурной сентиментальности, тетя Кира поведала о трех пылающих страстью мужчинах своей жизни. Любови были односторонние. То есть тетя Кира участвовала в них как бы опосредованно, играя роль изящного и тонкого во всех отношениях божества, перед которым млела и трепетала сильная половина человечества. О том, куда мужчины подевались один за другим, тетка не сказала. Маняша не осмелилась спросить, а небрежно брошенная фраза смутила ее до слез:

— Ну, тебе-то с твоими формами, Мария Николаевна, о таком и не мечтать…

Минуты благорасположения у тети Киры выдавались редко. Все остальное время она вмешивалась в любые дела, беззастенчиво рылась в сумках и мусорном ведре в поисках свидетельств Маняшиного чревоугодия и упражнялась в чтении лекций на тему здорового образа жизни. Образ этот, на ее взгляд, заключался в ограничении всех естественных потребностей. Наглядным пособием педантизма, включенного в понятие ЗОЖ, была стопка теткиных панталон, целомудренную белизну которых познало лишь неутомимое и горячее, но безнадежно импотентное острие утюга.

В молодости тетя Кира была одержима разнообразными диетами. В результате страдала теперь хроническим гастритом, поэтому все новые способы голодания и очищения проверяла на племяннице. Маняша каких только диет не перепробовала: обезжиренную кефирную, яблочную, рисовую без соли. Ела одно время только арбузы, пила чай для похудения, глотала разрекламированные таблетки. И только когда тетя Кира притащила откуда-то замусоленную брошюрку под названием «Методы уринотерапии», тихо взбунтовалась:

— Не надо, пожалуйста… Не смогу я, честное слово, ведь затошнит…

Брезгливая тетка выкинула брошюру с облегчением и чувством выполненного долга. В конце концов, раз Маняша не может, то и ее совесть чиста.

Азартно подправляя в племяннице недостатки, тетя Кира сердилась на Маняшину неблагодарность — несомненно, врожденное неумение оценить сердечную заботу и бескорыстную трату постороннего времени. Не скупилась на зловещие пророчества, крича, что ни один приличный молодой человек не возьмет за себя такую жирдяйку и дуру. Тетка забывала, что родственница вдобавок ко всему далеко не юна.

Око у тети Киры было вездесущим, но она не догадывалась о Маняшиной другой жизни — в душе (ударение на втором слоге), где та умела скрываться и где, как в их крохотном душе (с ударением на первом), мог поместиться всего один человек, зато со всеми своими мечтами.

Праздник и согласие наступали в обеих Маняшиных жизнях, когда тетка на несколько дней уезжала в командировку. По вечерам, испытывая одновременно счастье и обреченность, Маняша беспорядочно ела колбасу, копченую рыбу, яблоки, разогревала вчерашний борщ и съедала две тарелки вприкуску с луком. Затем, оставив груду грязной посуды в мойке, с комфортом устраивалась в стареньком кресле и завороженно замирала перед телевизором. Душераздирающие моменты мыльных опер щипали ее глаза — лицо обливалось слезами, а сердце кровью.

Остудив холодной водой припухшие веки, Маняша ложилась спать. Томление, вызванное фильмом и отчасти широким резиновым поясом, не давало ей уснуть. По рекомендации тети Киры она надевала его на ночь для утягивания живота. Покрутившись на жесткой кровати, страдалица с трудом стягивала надоевший пояс, и тело, вываленное из него, как джинн из бутылки, облегченно распускало привычные округлости и складки.