Аксель Сандемусе - Оборотень

Но вместе с тем, какими бы окольными путями ни ходила мечта человека об искуплении грехов, она тоже никогда не исчезнет. Однажды крестьянин с женой работали на своем поле. В полдень они расположились на опушке, чтобы поесть. Тут из леса вышел волк. В нем было что-то необычное. Крестьянин с женой не испугались его. По глазам волка они поняли, что он не опасен, но как будто чем-то огорчен. Какой он грустный, сказала жена. Может, нам следует дать ему хлеба?

Крестьянин дал волку хлеба, тот отошел в сторонку и стал есть. И тут же превратился в старика с усталым и грустным лицом. Старик опустился на колени перед крестьянином и его женой и поблагодарил их за хлеб. Оказывается, ему было обещано, что он умрет не Оборотнем, а человеком, если кто-нибудь, ни о чем не спрашивая, просто по доброте сердечной даст ему кусок хлеба.

Фелисия принесла поднос с завтраком. Кофе, яйца, джем и поджаренный хлеб. Эрлинг держал поднос, пока она, сняв кимоно, взбивала подушки, чтобы им было удобно сидеть. Потом она тоже забралась под одеяло и устроилась рядом с ним.

— А теперь, пьяница, тебе надо поесть. Мы, как послушные дети, будем пить кофе в постели.

Когда они поели, Эрлинг отнес поднос на кухню и, прихватив какую-то книгу, снова лег.

— Ты собираешься читать? — удивилась Фелисия. — А я-то надеялась, что в твоем организме уже не осталось ни капли коньяка.

— Мне хочется прочитать тебе одну вещь, — ответил он. — Слушай внимательно. Это Хольберг [5] Людвиг Хольберг (1684–1754) — датский драматург, историк, философ, видный деятель скандинавского Просвещения. . Вот кто умел находить нужные слова для каждого случая. Слушай! «Так или иначе человеку приходится подавлять свои чувства. Существуют даже правила, каковыми следует руководствоваться. Правда, коли кровь горяча и жизненные соки бьют через край, соблюдение подобных правил почти ничего не дает. Коли огонь попадает в порох, порох взрывается, и, коли жизненные соки по той или иной причине начинают бродить, брожение сие будет продолжаться, пока соки не иссякнут. Я прекрасно понимаю, что многие не согласятся со мной и найдутся даже такие, кто, опираясь на собственный опыт, будет свидетельствовать, будто, следуя упомянутым правилам, смогли преодолеть себя и изменить свой характер. Я допускаю, что на свете существуют такие гиганты. Допускаю также, что кое-кто чванится тем, что одержал победу над собой без особой борьбы. Вполне вероятно и то, что человек, долго боровшийся со своими страстями, преодолел их в такой мере, что они почти перестали вырываться наружу».

— Жизненные соки бродят, Фелисия, — сказал Эрлинг и бросил Хольберга на пол, за Хольбергом полетели подушки. — Ты неотразима с этим жемчугом на шее и часиками на руке.

Фелисия ненадолго задремала, но, вздрогнув, проснулась: кто-то похожий на дьявола — может, это был садовник Тур Андерссен — склонился над ней и хотел впиться когтями ей в грудь. Вся дрожа, она плотнее закуталась в одеяло.

— Тебе приснилось, что ты упала с дерева? — спросил Эрлинг. — Говорят, это воспоминание передалось нам от наших прародителей — детеныш обезьяны падает с дерева.

— А может, это еще более древнее воспоминание, — возразила Фелисия. — Мы падаем с Древа познания.

— Или сон о том, как человека застали, когда он воровал яблоки.

— Разве это не одно и то же?

Садовник и был тем самым волком с железными когтями, образ которого встречается в старинном церковном искусстве. Фелисии не первой пришло в голову, что Тур Андерссен похож на волка. Однажды, когда он прошел мимо, тетя Густава сказала ей:

— В Конгсберге в цирке я видела волка в клетке на колесах. И теперь при виде Андерссена мне всегда кажется, будто я снова смотрю сквозь прутья клетки.

Фелисия с уважением относилась к наблюдательности тети Густавы. У Тура Андерссена была волчья голова, и кружил он по усадьбе осторожно и неутомимо, как волк. Фелисия сказала об этом Яну, он улыбнулся:

— Тур из Эстердала, там у всех такая походка. Обрати внимание, какой у него большой, плавный шаг. Он потомок древних охотников, проходивших за день по многу миль. Жители Эстердала ходят по горам так же, как жители Нурланда бороздят на своих карбасах Лофотенское море. К тому же у волков не бывает усов.

У садовника были висячие усы. Почему-то они выглядели наклеенными, но независимо от того, есть ли усы у волков или нет, усы Андерссена делали его еще больше похожим на волка. И когда он шел по Венхаугу с ружьем за спиной, это был волк. Одновременно он напоминал Нансена, этакого Нансена-неудачника, которому никогда не пришло бы в голову идти через материковый лед, если там нельзя убить лося, Нансена, лишенного нансеновского огня, с завистливыми глазами, неграмотного, — это была плохая фотография Нансена, жалкая попытка нежити выдать себя за великого путешественника и человека. Жители Эстердала ходят, как лоси, сказал Ян. Ты не находишь в нем отдаленного сходства с лосем?

Может быть, и с лосем, подумала Фелисия, это ничего не меняет. Он похож на лесного зверя. Но стоило подойти к нему поближе, взглянуть в его узкие, недобрые глаза и услышать, как он сбивчиво говорит о моркови и свекле, лесной зверь в нем исчезал. Андерссен был покладист и исполнял все, что от него требовали, он был хороший садовник, но из тех, кто не придумает ничего нового, он делал только то, что знал наизусть. Способности его были ограниченны, фантазия убога, в разговоре с ним было бесполезно прибегать к иронии или иносказаниям. Этого Андерссен не понимал, на лице у него появлялась застывшая маска человека, лишенного чувства юмора, и это не предвещало ничего хорошего. У него начинали опасно подергиваться руки. Он никогда не забывал того, что однажды его тупая башка сочла оскорблением. В мае 1940 года несколько немецких пехотинцев добродушно засмеялись, когда Тур Андерссен поскользнулся на тротуаре в Конгсберге и нелепо замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Он не простил этого немцам. Тур Андерссен стал Ангелом Мстителем, бесчувственным и мощным, как копер, его мужество было мужеством машины. Скользкая грязь на тротуаре, улыбающиеся немецкие парни — и Тур Андерссен все время, пока длилась война, вцеплявшийся в глотку каждому, в ком видел немца. Конечно, он не думал об этом, но немцы невольно позволили ему стяжать славу и в то же время осуществить свою месть, то есть именно то, к чему он стремился. Наверное, он единственный из участников Сопротивления не вздохнул с облегчением, когда наступил мир, но ведь, строго говоря, он и не был на их стороне. Ни Ян, ни Фелисия — Эрлинг был в другой группе — не сомневались, что Тур Андерссен, нацист по природе, лишь из-за смешного случая ополчился против своих духовных братьев. Тур Андерссен не ушел за границу, когда ему нужно было скрыться, он ушел в леса и больше двух лет возглавлял собственную армию, состоявшую из одного человека. Увидев, что над домами взвились норвежские флаги, он явился в Хамар в тесной, обтрепанной немецкой форме. Месть как будто не принесла ему удовлетворения, он был мрачный, как всегда, и с подозрением смотрел на каждого, кто хотел сделать из него народного героя. Он как был, так и остался прозаическим одиноким волком, который никогда не встречал равного себе, а на всех самок смотрел с враждебным недоверием. Над чем это они смеются? Уж не над ним ли?