Аксель Сандемусе - Оборотень

— Если хочешь, искупайся, там, у скалы, где мы сидели раньше. А я подожду тебя здесь.

Она спросила, уверен ли он, что это прилично. Эрлинг в этом не сомневался:

— По-моему, тебе следует искупаться.

Она беспокойно обрывала траву вокруг себя.

— Тогда я… Тогда я, пожалуй, пойду, если ты и в самом деле так считаешь…

— А что плохого, если ты искупаешься одна?

Она выждала какое-то время, потом нерешительно встала и пошла. Эрлинг вернулся на их место раньше, чем Гюльнаре, сначала он хотел притвориться спящим, но, подумав, сел там же, где сидел до ее ухода. Она села, не глядя на него, оба молчали. Потом, стараясь держаться как можно естественнее, она спросила, не хочет ли и он искупаться.

— Хочу. Я как раз думал об этом.

Он прошел по скале к маленькому пляжу, медленно сложил на камне свою одежду — только что там же лежало ее платье. Она все время была в его мыслях. Потом он походил голый по теплому песку, потянулся. Сделав несколько шагов по воде, он поплыл. Первый раз Эрлинг купался в соленой воде. Он часто слышал, что в соленой воде плавать легче, чем в пресной, и это оказалось правдой, в соленой воде он мог лежать на спине и смотреть на пальцы ног, в пресной ему это не удавалось.

Вода была теплая, слабый ветер перегонял ее над его телом. Эрлинг едва перебирал руками, чтобы держаться на месте. Даже в воде его мучило желание, он лениво смотрел, как встает над водой его фаллос, как колышатся, поднимаясь и опускаясь, черные волосы на лобке, точно водоросли в прибрежных камнях. Вдруг он увидел платье Гюльнаре, мелькнувшее за сосной у скалы. Он думал, что такое могло прийти в голову только парню. Только испорченные мальчишки подглядывали за девочками, и за это их в школе били. Но чтобы подглядывала девочка? Много лет спустя он, не любивший ничего принимать на веру, устроил себе допрос — а не ждал ли он чего-нибудь такого? — и честно ответил: нет.

От удивления, стыда и страха ему захотелось утонуть. Пусть лучше его не станет. Он не мог жить после того, как Гюльнаре видела его таким, от этого позора ему уже не избавиться во веки веков. Но он передумал еще до того, как вышел из воды. Она поступила так же, как он. Она и сейчас откуда-то наблюдает за ним. Ну и прекрасно, его вины в этом не было, как и тогда, в трамвае. Он ничем не отличался от других парней. Теперь он любил ее еще больше. Если только это возможно, прибавил он тихо, как будто она могла слышать его там, откуда подсматривала за ним. Ей захотелось увидеть голого мужчину, и, к счастью, это оказался он, а не кто-нибудь другой. Она хотела увидеть человека другого пола. Он тоже, и был рад, что увидел именно ее.

Одеваясь, он был спокоен и уверен в себе. Сейчас он овладеет ею, там, среди сосен, и она уже не сможет уклониться от этого, он все равно овладеет ею.

Гюльнаре сидела в той же позе и на том же месте, но теперь их стало трое. К ним присоединился Грех, ведь они оба были такие юные. Они увидели наготу друг друга и прикрылись фиговыми листьями. Теперь и она знала, что они видели наготу друг друга. Случившееся ошеломило их, и, подумав, Эрлинг все понял, все-таки он был неглупый. Он сумел расслышать в себе ее голос: подожди до другого раза, Эрлинг. Наконец он встретился с ней глазами, и они без слов во всем признались друг другу.

Прошел тридцать один год, только в 1946 году он снова увидел Гюльнаре. Счастливой эта встреча быть не могла. На то было много причин. Фелисия сказала: Неужели она узнала, что это я убрала ее мужа во время войны? Тридцать пять лет прошло с тех пор, как они с Гюльнаре, держась за руки, стояли у стены крепости Акерсхюс и договаривались о встрече в следующий вторник. Он не удержался и спросил у нее, понимает ли она, чего он ждет от нее, когда они встретятся в другой раз, — между ними не должно было оставаться никаких недомолвок. Гюльнаре подняла на него глаза и кивнула: Эрлинг, милый, я все понимаю.

Иногда случается то, что еще накануне кажется невозможным представить. Неужели и Фелисия может однажды исчезнуть так же бесследно? Эрлинг улыбнулся. Фелисия выглядела даже слишком реальной.

Но ведь и Гюльнаре тоже была реальной.

Почему-то возмездие иногда бьет вслепую, наказывая совсем не того, кого нужно. Горевала ли Фелисия, когда он однажды ушел от нее, предоставив ей самой расхлебывать все, как она хочет и может?

Гюльнаре не пришла в назначенный день. Эрлинг ждал ее вечер за вечером. Больше она не пришла ни разу. Не иначе как дьявол помешал ему спросить ее адрес, пока все было хорошо, ведь воспользоваться им он все равно бы не мог. В телефонной книге не значился ни один старший преподаватель Сваре. Эрлинг не собирался звонить Гюльнаре, но он по крайней мере знал бы, где ее можно случайно встретить. Месяца два он бродил вокруг школы, в которой она училась. Ее он не встретил, но девочки заметили его. И однажды к нему в воротах подошел какой-то господин и спросил, не живет ли он здесь по соседству. Господин очень странно смотрел на него, и с тех пор Эрлинг уже не ходил туда. Он больше не видел Гюльнаре. Он читал все объявления о смерти, но о ее смерти ничего не сообщалось.

Ему было шестнадцать. И он прекрасно понимал, что, спроси он совета у товарищей, они, понимая во всем не больше его самого, по-взрослому объяснят ему, что если девушка не показывается, значит, она просто не хочет его видеть. Эрлинг еще плохо знал город, и это смущало его. Он совершенно потерялся в нем. Куда пойти, чтобы узнать, где живет тринадцатилетняя школьница, дочь человека, стоящего неизмеримо выше его на скользкой общественной лестнице? В подвале города, казавшегося ему огромным, Эрлинг, такой, каким его сделала окружающая среда, со свалившимся на него непонятным горем, был близок к амоку.

Считается, что амок — особый вид безумия, свойственный малайцам, тяжелое умопомрачение, которое возникает в воспаленном мозгу любовника, считающего, что его выставили на посмешище, если, конечно, этот любовник малаец. Может, и в самом деле этот симптом объясняется местным малайским психозом, а не универсальным духовным помешательством, обычным и в других местах, где люди также переживают любовные трагедии. Эрлинг, со своей стороны, склонялся к тому, что представители западной цивилизации просто обманывают себя, отказываясь видеть очевидное. Кому-то в высокоразвитой Европе хотелось считать, что там помешавшиеся, слава Богу, ведут себя более разумно. Чего они, безусловно, не делают. Верно лишь то, что безумие всюду бывает окрашено местными традициями, обычаями и предрассудками. Эрлинг предполагал, что высокий процент самоубийств в Дании объясняется, возможно, какими-то местными особенностями. И он давно уже был уверен, что в Норвегии существует традиция, по которой обманутый любовник должен непременно уехать в Америку. Теперь считается, будто в последнее столетие малайский амок стал проявляться значительно реже, однако никто, к сожалению, даже не почесался, чтобы выяснить причину этого явления, хотя, возможно, она кроется в том, что европейцы со временем навязали малайцам свои идеи относительно того, как должно проявляться безумие, возникающее на сексуальной почве. Безумию свойственны свои представления о том, что такое уважаемое безумие. Оно не так глупо, как кажется.