Николай Нароков - Могу!

— Нет, нет! — очень искренно дернулся к ней Виктор. — Нет, не хочу!

— И вы понимаете, почему не надо, чтобы было больше?

— Понимаю! — тихо ответил Виктор.

— Может быть, оно когда-нибудь придет, это «больше», но сейчас я хочу, чтобы все было так, как оно есть. И то, что есть, хорошо, очень хорошо! Я люблю вас, вы любите меня! А больше… Не надо «больше!» — почти жалобно попросила она.

Виктор улыбнулся своей хорошей улыбкой.

— «Я люблю вас, вы любите меня»… Если бы вы знали, как во мне все сейчас поет от этих слов!..

— Да? Поет? Поет, милый?

— И просится наружу… К вам!

«Я могу взять и дать только немного. Больше — нельзя!» Юлии Сергеевне искренно казалось, что достаточно так сказать и так решить, чтобы именно так было и притом — навсегда.

Конечно, ни сказать иначе, ни решить иначе она не могла, и это решение успокоило ее, она часто улыбалась, смотрела в себя, и ей даже казалось, будто ей радостно. Но в то же время не то сомнение, не то неуверенность беспокоили ее, и она смутно чувствовала, что сказанное слово — не последнее слово и что ее решение — не конец.

Прошло несколько дней после встречи в кафе. Виктор, возвращаясь с работы домой, повстречал Юлию Сергеевну и не сразу догадался, что видит именно ее автомобиль. Но быстро сообразил, окликнул ее гудком, резко остановился и, выскочив из кабины, перебежал улицу. Юлия Сергеевна тоже остановилась. Виктор отворил дверцу, ни слова не говоря вскочил, сел и сказал то, что только и мог сказать в ту минуту:

— Господи, как я рад! Вот это радость, так радость!..

— Радость? Да? — расцвела Юлия Сергеевна, смотря на него.

Она держала руки на руле. Он положил на них свои и ласково погладил. Она повернула руку ладонью вверх, взяла его пальцы и пожала их.

— Вы рады? Да?

— Я никак не думал, что встречу вас… И только в самую последнюю секунду догадался, что это — ваша машина. Еще секунда, и я проехал бы мимо! Вы представляете, какой это был бы ужас? «Мимо вас, мимо счастья любви! Мимо роз, мимо звезд, мимо глаз!» — не утерпел он и вспомнил строчку.

— Знаете что? — вдруг встрепенулась Юлия Сергеевна.

— Что?

— Поедем кататься! Я вас повезу куда-нибудь… Хотите!

— На край света? Хочу!

Они поехали в Городской Парк и стали медленно ездить по аллеям. А потом выехали на небольшую площадку, затененную кленами, и остановились.

— Да? Постоим здесь немного… Минут десять! Можно? — не то предложила, не то попросила Юлия Сергеевна.

— Десять? — грустно ответил Виктор. — Для меня у вас есть только десять минут?

— Молчите! Молчите!

И, сняв руки с руля, она повернулась к нему. Села совсем близко, почти прижимаясь, взяла его руку и стала гладить ею себя по щеке. И тихо повторяла:

— Молчите… Молчите… Ничего не надо говорить!

Десять минут прошли очень быстро. Потом прошли еще десять и, кажется, еще.

После того они стали встречаться часто, два-три раза в неделю. Виктор после работы приезжал на выбранную ими пустынную уличку и поджидал там Юлию Сергеевну. Она, приехав, воровски оглядывалась и быстро пересаживалась в его автомобиль. Потом ехали в парк, все на ту же площадку, которую они называли — «наша».

— Она наша! Мы сейчас у себя!

И оттого, что площадка была «наша» и они были на ней «у себя», оба становились нежными, искали близости и находили ее. Площадка была пустынная, автомобили проезжали через нее редко, а прохожих никогда не было. Со всех сторон росли старые клены и стеной стояли кусты японского жасмина, которые закрывали площадку и делали ее уединенной. И обоим начинало по-детски казаться, будто они спрятались, притаились, ушли от всех и что не только сейчас, но и во всей их жизни нет никого и ничего кроме их двоих на этой зеленой площадке.

— Мы здесь одни, совсем одни… Правда? — спрашивала Юлия Сергеевна, словно хотела увериться в том, в чем была уверена.

— Правда! — тихо отвечал Виктор, осторожно касаясь щекой ее щеки, боясь оскорбить и вспугнуть своим прикосновением.

Но ее щека не уходила от него, а отвечала легким нажатием, и он чувствовал в нем еле заметную дрожь. Тогда он, ободренный и принятый, брал ее руку и клал себе на плечо. Получалось так, будто она обнимает его, и оба знали: это объятье. Сидели так минуту, две, а потом она протягивала ему губы, и он с несмелой жадностью целовал их.

— Я люблю вас! — тихо говорил он.

— Скажите это еще раз… Нет, два раза!

— Я люблю вас… Я люблю вас…

И она, не выдержав, обвивала его шею руками и прижималась поцелуем.

Она не позволяла долгих свиданий: час, не дольше. И когда этот час проходил, твердо требовала, чтобы Виктор ехал назад.

— Мне очень хорошо с вами… — не то оправдывалась, не то объясняла она. — Но я все время боюсь.

— Чего?

— Я боюсь, что… Это, конечно, очень глупый страх, но мне постоянно кажется, будто с Георгием Васильевичем будет что-то плохое… Второй удар! И как раз вот тогда, когда я здесь, с вами… И это плохое будет там, дома, оттого, что я здесь, с вами… Это, конечно, очень глупо, но… но…

— Нет, это не глупо! Это… Это… Нет, это не глупо!

«Наша площадка» и встречи на ней были тем «немногим», что заранее допустила Юлия Сергеевна: они не мучили ее, ничего не разрушали и ничем не оскорбляли. Поэтому они были радостными. Но иной раз, возвращаясь домой и еще чувствуя на себе его поцелуи, она спрашивала себя: «А что же дальше?» Еще так недавно она была уверена в том, что «это — все» и что дальше ничего быть не может и не должно быть. Но теперь в неясной глубине мыслей и чувств она видела, что не всегда будет так, как есть сейчас. Более того, она, всматриваясь в себя, видела, что сама хочет, чтобы был сделан еще какой-то шаг, а потом еще и еще… «Нет, нет!» — пугалась она, но в этом «нет» не было твердости, и она знала, что твердости в нем нет.

Виктор не требовал ничего. Он понимал ее не только рассудком, но и тем чувством близости, которое было в нем. И это чувство говорило ему больше, шире и сильнее, чем мог сказать рассудок. Это было слияние с нею, и именно через это слияние он понимал ее решение «дать и взять немногое». А поэтому он был очень бережен и чутко следил за собой, боясь неосторожного слова и недопустимого тона голоса при разговоре.

Когда он думал о Юлии Сергеевне, он с волнением говорил себе слово — «преклонение». И он, кажется, не преувеличивал: именно что-то схожее с преклонением наполняло его. И та робость, которую Юлия Сергеевна видела в нем, была порождена этим чувством преклонения. У него не было сил прекословить ей, но у него было больше: была сила подчиняться ей. И он подчинялся светло и счастливо.

Прошло недели три. Однажды Виктор после долгого поцелуя, от которого он изнемог, обняв Юлию Сергеевну за плечи, притянул ее к себе совсем близко и, глядя ей в глаза, слегка задыхаясь, шепотом попросил: