Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью

Опомнившись, он двинулся вслед за бригадой, держась, однако, на почтительном расстоянии от нее, и добрался до того места, где узники «Самбы» должны были работать весь день. Им, видимо, предстояло расширить шоссе и заменить деревянные мостки, перекинутые через речку, бетонным пролетом, опирающимся на бетонные быки. Бригада, работавшая здесь прежде, уже отвела речку в новое русло, проложила временную дорожную трассу и даже начала рыть траншеи, предназначенные для бетонных опор. Но бурный ливень, разразившийся накануне, размыл ненадежную дорогу, проложенную поверх хлипкой насыпи, и теперь паводок грозил снести мостки, сколоченные из грубо отесанных бревен. Река хлынула в котлован, и строителям все время приходилось лезть во взбаламученную, рыжую от глины воду. Абена видел, что Мор-Замба, подносивший инструменты и материалы, то и дело пускался вплавь, а то и нырял; проведя под водой несколько казавшихся бесконечными секунд, он всплывал на поверхность, страшный как привидение, сплевывая красноватую слюну. Абена простоял на берегу до конца смены, забыв про голод и жажду, завороженный этим зрелищем, которое представилось ему каким-то чудовищным кошмаром; казалось, он вовеки не очнется от оцепенения.

На следующее утро он совсем пал духом при одной только мысли о том, что ему опять предстоит следовать за Мор-Замбой на тот же самый участок или еще куда-нибудь: теперь он больше всего страшился снова стать свидетелем мучений, на которые был обречен его названый брат. Абена бесцельно побродил по туземным кварталам, потом отважился заглянуть в европейскую часть города — он, сын Экумдума, отпрыск благородного племени, изменившийся до неузнаваемости, изголодавшийся, отощавший, запуганный, в одежде, висевшей на нем мешком и готовой не сегодня-завтра превратиться в лохмотья, — жалкая тень того гордого юноши, преисполненного мужской отваги и уверенности в себе, каким он был, как теперь ему казалось, давным-давно, целую вечность назад. Его охватил страх, когда он представил себе, что может случайно наткнуться здесь на кого-нибудь из своих земляков; тот неминуемо шарахнулся бы в сторону, разинув от удивления рот и вытаращив глаза, а то и завопил бы от ужаса.

В воскресенье нежданно-негаданно рухнула его последняя столь лелеемая надежда: над городом разразился ураган, бушевавший всю ночь, а утром Абена узнал, что узники «Самбы» будут лишены выходного дня, потому что буря снесла легкие крыши с домов, в которых жил персонал больницы, и нужно было, не теряя времени, хоть как-нибудь их починить. Тем не менее все утро Абена простоял у зарешеченных ворот лагеря губернатора Леклерка; часов около одиннадцати он увидел, как оттуда вышел миссионер в черной сутане, опоясанной длинным шнуром с помпонами, напомнивший ему Ван ден Риттера; среди заключенных были, наверно, христиане, и миссионер только что отслужил для них мессу; а может быть, он, пользуясь бедственным положением узников, пытался склонить их к своей вере — единственному утешению, которое у них оставалось: такова обычная тактика всех миссионеров.

То был старик с длинной седой бородой; морща лоб, чтобы лучше разглядеть дорогу поверх очков, он шагал стремительной уверенной и гулкой поступью, хотя по временам, спотыкаясь о булыжники мостовой, сбивался на неровный и торопливый шаг. Сам еще не понимая, что влечет его к этой диковинной особе, Абена двинулся вслед за ним, сначала держась поодаль, потом мало-помалу все больше приближаясь к нем). Миссионер счел его, наверно, просто безобидным ротозеем; двое маленьких служек, с видом озабоченных собачонок, семенивших за священником, тоже не обратили на него внимания. Дойдя до ворот миссии, старик скрылся в длинном двухэтажном доме, опоясанном сводчатой верандой, а оба подростка нырнули во флигель, где они, по всей вероятности, жили.

Абена был в замешательстве: он словно потерял друзей и теперь не знал, как приняться за их поиски. Бесцельно потоптавшись у входа, он счел своим долгом проникнуть в миссию. К великому его изумлению, оказалось, что на этой обширной территории можно сколько угодно разгуливать по траве или по выложенным кирпичом дорожкам, проходить по большим площадкам, усыпанным песком и обсаженным кокосовыми пальмами, — и никого не тревожило его присутствие, никто не приставал к нему с расспросами. Проходя мимо церкви и потом возле школы, он заметил других гуляющих, но они обращали на него не больше внимания, чем он на них. Продолжая осмотр, он забрел на кладбище с тесными рядами могильных холмиков под деревянными крестами; между ними шла широкая аллея, настоящая улица, по которой тоже расхаживали гуляющие. Шагая вслед за двумя оживленно болтающими подростками, Абена вдруг заинтересовался их странной беседой.

— Ну и дурак же этот старый Дитрих! — заявил один из них, давясь от смеха. — Да пусть он хоть из кожи вон лезет, я ему не поддамся! Я и в школу-то его хожу только затем, чтобы, как говорит моя бабка, понабраться ума-разума. Мол, знай не зевай: клюй науку по крохам, как воробей! А собирать в ведра коровий навоз да таскать их Дитриху — нет уж, дудки! Пусть сам этим занимается.

— Собирать коровий навоз? С какой это стати? — спросил, хихикая, его собеседник.

— А ты не знаешь? Сначала он требовал деньги за обучение. Денег, конечно, ни у кого нет или кот наплакал. Вот он и придумал эту штуку с навозом. Если ученику нечем платить, он ему говорит. «Хочешь остаться у меня в школе, будь добр каждую неделю собирать по два ведра навоза А иначе я не смогу тебя оставить».

— И есть такие, что собирают?

— А ты думал? Собирают, да еще как! Снуют по мостовой, прохожие над ними потешаются, а им хоть бы что — шастают по переулкам в мусульманском квартале, где держат скот перед отправкой на бойню, и, чуть увидят где подходящую кучу, сразу хоп ее — и в ведро!

— Ну и ну! А как же они с этим добром управляются?

— Дело нехитрое. Я, может, только потому и закаялся за него браться, что у меня потом духу бы не хватило рассказать об этом кому-нибудь. Представляешь меня за таким занятием? Хорош бы я был, нечего сказать! А делается это очень просто: берешь кусок жести или еще что-нибудь в этом роде, что-нибудь плоское, твердое и гибкое, и действуешь этой штукой, как лопатой, только, понятно, малость поосторожней.

Продолжая гоготать во все горло, этот подросток, бахвал и пройдоха, без умолку хвастал, как ловко он устроился в школе при миссии, не платя ни гроша за учение и не унижая себя сбором навоза на глазах у осыпающих его насмешками прохожих. Он нашел куда более легкий выход: просто-напросто договорился с одним из учителей, подмаслил его немного, и все утряслось. Теперь ему даже удается иной раз увильнуть от очередного подношения под каким-нибудь благовидным предлогом. Учитель все равно ни за что не проговорится: ведь у него самого рыльце в пуху!