Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью

— Разве женщина, у которой уже было двое детей, может умереть при родах? Где же тогда было твое божественное провидение?

Они добрались до места. Эссола вытер слезы, сейчас лицо его, как и прежде, не выражало ничего, кроме суровой отчужденности. Он опустил мальчика на землю, и тот сразу же принялся, весело напевая, ковырять ее палкой.

Это была та самая поляна на склоне крутого холма, о которой вспоминал Эссола, когда мысленно представлял себе, как по возвращении Амугу поведет его пить прямо из кувшина пальмовое вино — белый нектар. Разбросанный повсюду валежник, лишь кое-где собранный в кучи, высох, стал золотистым и хрустящим, казалось, он взывал к огню. Впрочем, в душном знойном воздухе и в самом деле пахло гарью, и где-то вдали можно было различить клубы дыма, которые легкий ветерок лениво гнал поверх густых крон деревьев. С того места, где они стояли, Эссоле был виден колышущийся лес, который, словно огромный ковер, стелился до самой реки. Картина эта наполнила его сердце радостью, в которой он не решался признаться даже самому себе. Верхушки отдельных деревьев возвышались над морем зелени, с ветки на ветку перескакивали гибкие, вертлявые обезьяны с длиннющими хвостами, которыми они размахивали в воздухе. Эссола не раз удивлялся: как ему не удалось обнаружить эту породу среди стольких разновидностей, описанных в школьных учебниках. Может быть, это все-таки сажу или саймири?

— Присаживайся, — пригласил его Амугу, протягивая большой глиняный кувшин, до краев наполненный молочного цвета жидкостью, которая шипела и пенилась. Стараясь по достоинству оценить усердие своего двоюродного брата, Эссола принял из его рук кувшин. Однако, прежде чем попробовать вино, он, стараясь преодолеть отвращение, смахнул плавающих в пене мертвых пчел, словно не замечая пристального взгляда Амугу, который молча, но с осуждающим видом следил за его действиями. Но вот наконец Эссола сделал первый глоток.

— Как ты узнал об этом? — спросил Амугу, склонившись над сложным аппаратом, собиравшим сок, стекавший из ствола поваленной пальмы.

— Как я узнал, что Перпетуя умерла? В эту историю трудно поверить, братец. Я вернулся из ада, и мне не хватит всей жизни, чтобы рассказать тебе о том, что довелось мне там пережить, не знаю даже, хватит ли у меня духу рассказать об этом. У нас в лагере было нечто вроде лазарета, если можно так выразиться. Однажды вечером, когда стемнело, меня привели туда, ничего, как всегда, не объяснив.

Там я увидел незнакомого, страшно изуродованного человека, который лежал на нарах. Он еще не пришел в себя после перенесенных пыток. Лицо его было покрыто ранами и синяками, глаза заплыли, от боли он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, на его теле виднелись кровавые полосы, оставленные бычьими жилами. Он жалобно стонал, и эти стоны некогда сильного мужчины говорили о том, что он умирает. Я до сих пор помню, что тогда стояла адская жара — на Севере так часто бывает по ночам. К несчастью, в лагере люди быстро привыкают даже к виду самых ужасных мучений, вот и я настолько окаменел от собственных страданий, что, глядя на этого человека, не испытывал ничего, кроме ощущения усталости.

Надо сказать, что в таком состоянии, в каком находился незнакомец, в лагерь обычно доставляли новичков; их отделывали так где-нибудь на Юге, чаще всего в столице, надеясь вырвать у них признание или заставить подписать протокол. После этого их передавали военному трибуналу, который располагался где-нибудь по соседству с камерой пыток и терпеливо ждал, когда палачи доставят осужденного. А уж потом их переправляли самолетом на Север — подальше от любопытных глаз, где они и отбывали наказание. Глядя на незнакомца, сразу можно было сказать, что он из политических, а возможно, какой-нибудь высокопоставленный чиновник, имевший в свое время доступ к государственным делам. Если бы он был руководителем повстанцев или подпольщиком, его казнили бы еще до того, как он добрался до лагеря: сейчас это все делается без промедления, с членами НПП расправляются тут же, не то что в прежние времена.

Когда узник открыл глаза и увидел меня, он явно растерялся и, хотя малейшее движение причиняло ему нестерпимую боль, судорожно схватил мою руку: «Я прошу верить мне, каждому моему слову: я хорошо знал твою сестру Перпетую. Она умерла недавно в Ойоло, во время родов. И я знаю, что тебе ничего не известно о ее судьбе. Так вот, сразу после того, как тебя отправили в ссылку, Перпетую выдали замуж. Это случилось шесть лет назад. У нее уже было двое детей, и она должна была родить третьего, и вдруг три недели назад объявили, что она умерла. Сам я из Нгва-Экелё — из соседнего с твоим племени. Отца моего зовут Онана, он сын М’Барга и внук Онаны, а я, так же как и ты, — М’Барг, сын Онаны и внук М’Барга. Если тебе удастся выйти отсюда раньше меня, расскажи моему отцу, что встретил меня здесь, что я жив, хотя и в ужасном состоянии. Если бы мои родные знали, где я нахожусь, моя судьба была бы не такой печальной. Страдания наших родных доставляют радость тирану. Я знал, что ты здесь, но не спрашивай меня, откуда мне это стало известно!» Какое это имело значение! Я засыпал его вопросами о Перпетуе, просил рассказать, при каких обстоятельствах она умерла. Арестованный был не слишком-то разговорчив, но, уходя от него, я уже знал точно: Перпетуя и в самом деле умерла. По воле случая через два дня я очутился на свободе. Однако у меня не было ни гроша, и, прежде чем приехать сюда, чтобы поговорить с матерью, нужно было заработать хоть немного денег. Так что я действительно вышел из лагеря полгода назад.

Эссола умолчал о том, что ему пришлось стать членом единой партии и даже взять на себя обязанности ответственного представителя организации Баба Туры — иначе говоря, он согласился на те условия, которые прежде, до получения печального известия о смерти сестры, упорно отвергал. Вот какой ценой он добился свободы и права преподавать в Мимбо — городе на востоке страны.

— А что сталось с тем человеком?

— Не знаю, я же сказал тебе, что вышел из лагеря через два дня после того, как встретился с ним.

— М’Барг Онана! — воскликнул вдруг Амугу, хлопнув себя по лбу. — Мне знакомо это имя, братец. Скажи-ка, а может, это бывший главный комиссар Ойоло? Старик Онана так гордился своим сыном! Представляешь себе, главный комиссар, да еще в таком большом городе, как Ойоло! Конечно, он должен был знать Перпетую. Его семья живет в Нгва-Экелё, всего в нескольких десятках метров от того дома, где приютили Перпетую, когда она училась в школе при католической миссии, да ты знаешь, это недалеко от города, в двух километрах от дороги. Кстати, в семействе, где жила Перпетуя, была красивая девушка, ее звали Кресченция, они с Перпегуей были ровесницами. Поговаривали о том, что хорошо бы женить тебя на ней. Но ты так редко приезжал сюда, даже во время каникул, тебе, видно, больше нравилось жить в городе. Ты почему не пьешь? Выпей! А еще рассказывали, что ты был вместе с Рубеном.