Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

Я взглянул на нее, на ее блестящие глаза, на серый костюм, на ее руки, на два массивных золотых кольца — ее и Скалда — на безымянном пальце левой руки.

— Там, где он сейчас, выйти из себя у него уже не получится, — пробормотал я.

— Может, и так, — прошептала она, — но я все еще здесь, и я вне себя. Вне себя.

Она прикрыла глаза, вытерла слезинку и сказала:

— И по-моему, глупо с твоей стороны опять начинать курить, если ты столько времени продержался.

Помню, я еще подумал, что Эльсе — удивительная женщина, ничего странного, что через несколько месяцев она снова вышла замуж. Она вынула сигарету у меня изо рта, а я посмотрел на ее руки, которые так любил мой друг доктор Скалд.

— Ради меня, — поцеловав меня в лоб, прошептала она и затушила сигарету в пепельнице. Затем она отвернулась и поспешила к другому гостю, пришедшему отдать последний долг ее усопшему мужу.

Десять лет назад в больнице в Уллеволе я познакомился со Стеллой. Это событие — одно из важнейших в моей жизни. Я был пациентом, она — медсестрой. Уж не знаю почему, но эта женщина каждый день приходила ко мне в палату, садилась на край кровати и болтала о том о сем (среди прочего и о Мартине, с которым она незадолго до этого познакомилась и в которого уже успела влюбиться), словно во что бы то ни стало хотела стать моим другом. Повторюсь: я понятия не имею, зачем она искала моего общества и что такого особенного она во мне, умирающем старике, нашла… Иногда я сомневаюсь, видела ли она меня вообще, эта молоденькая болтушка в белом халате.

Я тогда долго лежал в больнице. Скалд уговорил меня прооперироваться. Не буду вдаваться в подробности. Моя плоть распадалась. Боли, которые я испытывал, были самыми утонченными. Утонченными — потому что Бог, если он есть, виртуозен в своей жестокости и изысканно честен, когда поражает тело и сознание человека своим арсеналом недугов и болей. Бог приукрашивать не станет: все причиняет боль, все разрушается, и заранее ясно, куда это приведет. Умереть — одно дело. По-моему, это избавление. А вот стареть — тяжкая задача.

Тогда, десять лет назад, Стелла работала в отделении гериатрии, но потом она перевелась в больницу «Радиум» и стала ухаживать за больными раком.

Ее лицо. Оно все время передо мной, совсем близко, как наваждение, но я не могу описать его черты, потому что лицо ее постоянно менялось.

Она напоминала мне мою единственную дочь Алисе, с которой мы не виделись с 69-го года, после того как умерла Герд. Алисе считала меня виновным в смерти матери. Думала, что это из-за моего «эгоистичного, грубого, деспотичного характера» Герд заболела раком желудка. У Стеллы, как и у Алисе, была безумная воля к жизни и такая же гордая походка. Речь не идет о классической красоте лица или фигуры — ни Алисе, ни Стелла не обладали этой красотой. Я говорю о красоте, рождаемой движениями. У меня дух захватывало, когда маленькой девочкой Алисе бежала ко мне, вытянув ручонки вперед. То же самое со Стеллой. Я вижу ее силуэт в дальнем конце коридора. Помню ее сидящей на краю кровати: угловатую женщину, широкоплечую, узкобедрую, с маленькой крепкой грудью и живыми движениями рук. Высокая и худая, она всегда немного сутулилась — этакая нескладная принцесса. Иногда она проходила по комнате легко и гордо, а иногда ее движения были чарующе неуверенными.

Меня всегда притягивало колесо обозрения. Мне нравится стоять рядом и смотреть на него. Или рассматривать старые фотографии: колесо обозрения в Кони-Айленде, в Вене, Лондоне, Чикаго, Токио. Свое очарование есть и у тех маленьких колес, которые возят с собой бродячие цирки. Сейчас у меня уже нет желания сесть на колесо обозрения и медленно сделать круг-другой. Сейчас уже нет. Я слишком стар. Как-то мы катались на колесе с моим отцом, и он рассказал мне, что мы приходимся дальними родственниками Джорджу Вашингтону Феррису, изобретателю чертова колеса.

Однажды, когда Алисе была маленькой, мы поехали с ней в Вену. Мы гуляли, а потом сели на колесо обозрения и поднялись над городом. Помню падающий снег, огни, ее счастливый смех. Помню, как она встала и вытянула над городом руки. В последний раз я катался на колесе вместе со Стеллой. Это было в Копенгагене, в «Тиволи». Мы тогда случайно встретились с ней на улице. Она приехала на конференцию по уходу за смертельно больными, а я приехал, чтобы… ну да… чтобы сходить в «Тиволи». Она очень удивилась, когда увидела меня рядом со своей гостиницей.

— Аксель, кого я вижу! — сказала она. — Так ты в Копенгагене?

Я ответил, что да, я часто езжу по делам в Данию (думаю, я достаточно уверенно произнес тогда «по делам»).

Она сказала, что рада меня видеть, но сейчас она спешит, а позже мы обязательно выпьем где-нибудь кофе.

— Почему бы нам не сходить в «Тиволи» и не прокатиться на колесе обозрения? — предложил я.

Она посмотрела на меня так, словно только что с неба свалилась. Точнее, будто это я упал с неба прямо перед ее гостиницей в Копенгагене в половине третьего дня. И все же, судя по всему, ее не очень удивило, что я хожу в цирк.

— Ты сидел и молчал, Аксель, накрыв мою руку своей огромной ладонью, а когда мы поднялись на самый верх, ты сказал: «Смотри, Стелла! Смотри!»

— А ты боялась открыть глаза и не понимала, что забавного я нахожу в этом колесе.

Когда я впервые увидел, как Стелла идет по больничному коридору, сосредоточенная, в белоснежном халате и такая — как бы это сказать? — стремительная, я вспомнил день, когда Алисе выходила замуж. Стелле было лет двадцать пять, когда мы познакомились, и незадолго до этого она начала встречаться с Мартином. Алисе было примерно столько же, когда она непонятно зачем решила выйти замуж. Я должен был вести ее к алтарю и вверить заботам того замечательного жениха, чье имя я, к счастью, забыл. Он был высоким, темноволосым и носил очки. Его единственным достоинством было то, что он во всем соглашался со своим собеседником и редко навязывал другим свое мнение. Вот уж чего меня меньше всего интересовало, так это мнение жениха Алисе. Хоть этих мучений я избежал! Так вот, я заехал за дочерью в ее маленькую квартирку, где она тогда жила. Она уже ждала меня в своем белоснежном платье… Сколько же лет назад это было? В 63-м, за шесть лет до смерти Герд. Я забрал ее и посадил в свой синий «фольксваген», который в 70-х отправился на свалку, но в тот день сверкал ярче солнца. Мы подъехали к церкви. Алисе молчала и выглядела помрачневшей. Вуаль постоянно падала ей на лицо, и она сердито откидывала ее назад, как непослушную прядь волос. Я сказал пару дежурных фраз о погоде и о том, что мать с нетерпением ждет празднования. Сказал, что Герд уехала в церковь за полчаса до нас, чтобы проверить, так ли расставлены цветы, как она хотела. Что дома уже готово душистое жаркое из оленины. И все в таком духе.