Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

Май посмотрела на него и погладила по щеке:

— Юхан, любимый, у тебя были боли ночью? Ты выглядишь очень усталым. Ты неважно себя чувствуешь, да?

Он отвел ее руку:

— Я прекрасно провел ночь. Чувствую себя как марафонский бегун. Ты знаешь, что за человек Андреас?

— Мы с ним плохо знакомы. В этот раз он показался мне гораздо приятнее, чем в прошлый.

— Он невыносим. Андреас из тех людей, которые не стесняются всех поправлять, знакомых и незнакомых, молодых и старых, всех! Ему все нипочем. Стоит кому-то произнести слово с ошибкой, Андреас тотчас улыбнется своей жиденькой улыбочкой и поправит его. Беда только в том, что сам он произносит неправильно все слова, почти без исключения.

— Что ты такое говоришь, — удивилась Май.

А Юхан продолжал:

— Один раз он пришел в ресторан с какими-то новыми друзьями. Заметь, Май, друзья у него всегда новые. На земле нет ни одного человека, на которого Андреас мог бы показать пальцем и сказать: «Это мой старый друг, так, мол, и так. Мы знакомы со школьной скамьи».

— Юхан, откуда ты знаешь, — перебила его Май. — Вы не виделись восемь лет.

— Он мой сын. Я его знаю.

Юхан перевел дыхание.

— Ну так вот. Пришел он в ресторан вместе со своими новыми друзьями, и один молодой человек заявил, что хочет заказать «Шевр». Тогда мой сын Андреас улыбнулся и сказал: «Этот сыр называется „Шевре́“, с ударением на последний слог. „Е“ на конце будет с аксаном. Вот так». Он сложил губы, словно для поцелуя, и немного приподнял руку. «„Шевре́“! Это ведь так просто, не правда ли?» Ему никто не возразил. Никто не сказал, что «е» в конце слова не произносится. Они позволили ему продолжить, они ему льстили, выказывали к нему интерес, вызвали на откровенность. Спросили, говорит ли он по-французски, и Андреас ответил, что да, мол, немножко говорит. Не то чтобы очень хорошо, но oui, oui, разумеется, ответил он и поднял бокал. Тогда, возможно, он читал произведения пока что недооцененного французского писателя Марселя Бавиана, чьи новеллы вот-вот получат широкое признание? Этот вопрос задала ему одна молодая женщина. Конечно же Андреас читал Марселя Бавиана. С большим удовольствием. Особенно новеллы. Они достойны подражания: такие строгие и вместе с тем насыщенные, по части языка им многое можно поставить в упрек, но эти новеллы целиком и полностью направлены на больные места читателя.

Юхан взглянул на Май.

— Такой уж он человек. Он понял это только потом… только потом он понял, что, когда они смеялись, они смеялись над ним.

— Откуда ты знаешь?

Май улыбалась. Ей нравилась эта беседа. Они просто болтали. Юхан любил такие моменты.

— Андреас рассказал мне об этом случае. Но совсем не так, как я представил тебе эту историю. Совсем! Он говорил об этом торжествующе, Май! Он рассказывал о том, как научил своего замечательного нового друга произносить название французского сыра. Но неужели могло быть так, что я, проработав в течение многих лет журналистом в отделе культуры, ни разу не слышал о писателе Марселе Бавиане? Ты думаешь, этот автор существовал, его переводили на норвежский? Да ничего подобного.

Май опустила глаза.

— Он мог измениться, — сказала она. — Ведь это было давно.

— Май, неужели ты веришь в то, что люди способны меняться? — Юхан вспомнил последний день работы в газете, когда он очутился лицом к лицу с неописуемой красоты заместительницей по имени Долорес. Взгляды. Смех. Унижение.

— Не знаю, — ответила Май. — Думаю, да. Сама я изменилась.

— А я?

Май посмотрела на него. Опять этот взгляд. Юхан мог прочитать в нем, как обстоит дело с ним самим. Он попросил ее принести зеркало, и сейчас она достала его из сумки и протянула ему.

Первое, что он увидел, была бледная кожа. А потом — гнойник, который вот-вот займет собой всю щеку. Ставшая привычной кривизна лица, которая возникла из-за того, что одну бровь Юхан выщипывал, а другая была кустистой.

Он сказал:

— Не понимаю, что ты во мне нашла. Я старый и отвратительный, к тому же скоро умру.

— Но ты ведь по-прежнему мой милый Юхан, и я люблю тебя.

Голос у нее был мягкий и звучал убедительно.

Не отводя глаз от зеркальца, он положил голову ей на плечо.

— «Май из Малё, — пропел он. — О, прекрасная Май, волны мечтают тебя ласкать». — Май погладила его по лицу, осторожно отобрав зеркальце. Она придвинулась поближе к нему и прошептала:

— Я вижу, что тебе больно.

Пришло время другого разговора. Он узнал ту самую интонацию. Я вижу, что тебе больно. Но он не мог. Не хотел.

Он сказал:

— Да. Иногда мне больно. Больно по ночам переворачиваться в кровати на другой бок. И голова… головная боль. Зато больше меня не тошнит. Всегда что-нибудь новенькое.

— Я разговаривала с главврачом. С Эммой Майер.

— А, это та, что танцует.

Май посмотрела на него вопросительно:

— Ты о чем?

— Да так, забудь!

— Как бы то ни было, Эмма говорит, что…

— Что значит Эмма! — перебил ее Юхан. Он не любил, когда незнакомых называли просто по именам. Эмма! Как так можно? Он посмотрел на Май. Юхан не хотел, чтобы заведующую отделением, которая теперь принимала решения, касающиеся его жизни, звали бы таким… таким романтическим именем, как Эмма, к тому же она была почти что подругой Май.

Она поправилась:

— Доктор Майер говорит, что результаты последних обследований объясняют твою головную боль.

Слова застряли у нее в горле.

— По-моему, головная боль у меня из-за того, что погода меняется, было так влажно и тепло, — равнодушно заметил Юхан. — А теперь я чувствую себя немного лучше. Голова болит уже не так сильно, как на прошлой неделе.

— Нет, — тихо сказала Май.

— Я уже сказал, что, по-моему, это из-за погоды или из-за нагрузок на организм в последние недели, такая реакция психики. Всем известно, что стресс вызывает головную боль. Сегодня головная боль на почве стресса бывает даже у детей, я читал об этом в газете. Родительские стрессы отражаются на детях. Это серьезная проблема.

Май кивнула.

— Но результаты обследований показали что-то другое, — сказал Юхан, глядя на нее.

Май ответила:

— Я сама хотела тебе об этом сказать… Я подумала, что ты захочешь услышать об этом от меня.

— Вообще-то я предпочел бы услышать это непосредственно от врача, — парировал Юхан.

— А я и есть врач!

На этот раз не растерялась Май.

Юхан опустил взгляд.

Неужели его ежедневная борьба ничего не значит? Правда, порой он уже готов был сдаться. Но иногда… иногда он оглядывался вокруг и видел, что наступил еще один день, а он до сих пор жив. Все так же светает по утрам и темнеет по вечерам, а я есть и в свете, и в темноте. Неужели это ничего не значит? Ведь по утрам светает, а по вечерам темнеет, он повторял эти слова самому себе, как заклинание, как доказательство того, что… что… Он и сам не знал, чего именно. Но, повторяя их много раз, он успокаивался. Надо произнести это тысячу раз: по утрам светает, а по вечерам темнеет. Только что это значит для других? Для Май? Для белых халатов?