Пенелопа Лайвли - Фотография

Элейн сидит в оранжерее с бумагами на коленях и бокалом вина в руке. Дивный вечер — в лучах заходящего солнца пламенеют цветы эуфорбии, матово поблескивают декоративные травы. При взгляде на них она принимается размышлять о преходящей моде на садовые растения. Пампасная трава теперь не в чести (потому что так решили спецы вроде меня, думает она…), а когда-то шла нарасхват. Теперь владельцы участков предпочитают декоративный ковыль и китайский веерник-мискантус. Конечно, модное поветрие есть модное поветрие, но подобное непостоянство ставит под сомнение само понятие красоты. Можно долго рассуждать об этом. Элейн планирует включить обсуждение недостатков и капризов садовой моды в новую книгу, которая пока существует лишь в виде планов; ясно, что глубокомысленному эссе об эстетических проблемах не место на страницах глянцевого издания для преуспевающих садовладельцев, так что она ограничится лишь упоминанием об этом. Но тут от растений ее мысли вновь переносятся к людям. И как водится, она снова принимается думать о Кэт.

Наружность была самой заметной чертой Кэт; ее замечали сразу же. Интересно, считалась бы она красавицей сто лет назад? А двести? Элейн начинает вспоминать внешность викторианских женщин. Интересно, есть ли неотъемлемые черты женского шарма — определенные пропорции лица и тела, какое-то особенное свойство глаз, форма губ? В случае Кэт — и то, и другое, и третье, и не только лицо, а то, как она держалась, двигалась. Это замечала даже я, думает Элейн, а ведь я наблюдала за ней с тех пор, как она… перестала быть ребенком и превратилась в дивное, неведомое раньше существо. Она вспоминает, как однажды пятнадцатилетняя Кэт показалась ей совсем другим человеком «Почему ты так на меня смотришь? — спросила она однажды Элейн. — Что я не так делаю? — И потом, удивленно: — На меня часто так смотрят». Тогда, в самом начале, она искренне недоумевала, отчего так.

А потом? Потом поняла. Словом, теоретически она знала о своей привлекательности, но всячески не обращала на нее внимания, избегала думать о ней. Даже в самом придирчивом настроении Элейн не смогла бы упрекнуть Кэт в тщеславии.

Она слышит Кэт. Та говорит не с ней, с кем-то другим, эти слова она подслушала, а не услышала. «Ничего особенного», — говорит Кэт. И теперь она вспоминает этот разговор — и вопрос, на который ответила Кэт. У нее спрашивают: каково это — быть такой красавицей? Говорит не мужчина — женщина, спрашивает из искреннего интереса и любопытства. И Кэт так же искренне, не уклончиво и не язвительно, отвечает.

Когда это было? Где? И кто та женщина? Элейн не слышала этого разговора раньше, а если и слышала, то не придала значения. Кажется, это было в их старом доме, на каком-то из многочисленных сборищ — либо за воскресным обедом, либо за обсуждением проекта какой-нибудь из публикаций Ника. Так что же это за женщина? Не то чтобы это важно, но неизвестность раздражает. Кажется, они не очень знакомы — скорее всего, тогда она увидела Кэт в первый раз, только познакомилась с ней. Вопрос мог показаться бесцеремонным и назойливым, но Кэт, кажется, не обижается. И честно на него отвечает.

А я что делала в это время? — спрашивает себя Элейн. И живо представляет себе сцену: полная кухня народу, она снует туда-сюда с тарелками, накладывая еду. Да, так и есть — она проходила мимо и уловила эти слова, оказавшись рядом, и запомнила, как оно обычно бывает. Но почему именно эту реплику, а не другие? Потому, наверное, что она привлекла ее внимание — прямой вопрос и странный ответ Кэт. Что она хотела этим сказать? Что внешность ничего для нее не значила — или ничем не помогла ей?

Бумаги отложены. Элейн сидит, смотрит в сад и видит Кэт. Разве я сама не задавала себе тот же вопрос? Каково это — быть Кэт? Обладать наружностью, при которой внимание и интерес окружающих гарантированы? Конечно, я не спрашивала ее об этом. Мы никогда не говорили на подобные темы. Я, ее сестра, должно быть, знала о ней меньше, чем друзья. И потом, я никогда не любила «разговоров по душам».

И как только она подумала об этом, комнату наполнили другие Кэт. Она не может видеть и слышать их — они не говорят и не делают ничего особенного, лишь где-то, глубоко и далеко, толпятся, точно души в чистилище. Маленькие Кэт смешались с взрослыми, точно это какое-то многогранное существо, совмещающее в себе всех Кэт сразу, больше не разделяя на десятилетнюю, двадцатилетнюю, тридцатилетнюю. Гидроглавая Кэт — в то же время самая настоящая, убедительная, постоянно меняющийся человек, которого Элейн помнит всю жизнь, который был, а потом вдруг его не стало. Эта Кэт несчастна — эти Кэт совсем не похожи на живчика, каким была настоящая Кэт, эти Кэт несли в себе нечто невысказанное. Постоянную мольбу. «Поговори со мной…» Слышит ли она это? «Зачем ты со мной так?..»

Обеспокоенная, Элейн гонит этих Кэт прочь. Собрав бумаги, она отправляется на кухню и начинает готовить ужин. Ставит разогревать пирог в духовку и собирается резать салат. Есть немного твердого сыра и печенья из непросеянной муки. Она принимается накрывать на стол и, доставая из буфета старинную прованскую тарелку, ощущает почти сейсмический толчок, внезапно вспомнив, когда именно Кэт говорила с той женщиной — та же самая женщина обратила внимание на эти тарелки. «У меня есть почти такие же. Вы тоже были в Эксе?» И Элейн слышит свой ответ. «Да нет, купила в магазине Хилса на Тоттенхем-корт-роуд». Более того, теперь она вспоминает, что эта женщина — супруга человека, с которым незадолго до этого познакомился Ник, автора нашумевшей книги о вывесках пабов. Элейн, по сути, наплевать и на него, и на его благоверную, она просто вдруг захотела узнать, когда состоялся тот разговор: другой сейсмический толчок памяти подсказал ей, что все произошло вскоре после странной болезни Кэт. Она долго не появлялась — за ней такое водилось, — а в один прекрасный день позвонила: «Я болела. Сейчас уже все хорошо. Можно, я приеду в воскресенье?» О том, что с ней случилось, она так и не рассказала. «Так, ничего страшного. Все уже прошло». И Элейн знает, что не стала интересоваться и задавать дальнейшие вопросы.

Тогда Кэт была молода. Причем очень молода. Двадцать с небольшим. Когда же именно? Случайное воспоминание тревожит Элейн, ибо воскрешает в памяти и другие неприятные вещи. Она хочет поскорее отделаться от него, забыть, но в то же самое время с маниакальным упорством вспоминает все точнее. Должно быть, Ник точно помнит. Как помнит все свои прошлые публикации — воспоминания греют его душу и по сей день. Она оборачивается, чтобы спросить у Ника: «Помнишь книгу о вывесках пабов? Когда ты делал эту серию?»

Но Ник здесь больше не живет, и мгновение она испуганно оглядывает пустую кухню.