Пенелопа Лайвли - Фотография

Мэри живо посочувствует, в шутливой форме даст совет, который, правда, за таковой принимают редко, угостит кофе или дешевым вином, предложит гостю свободную кровать. Она умеет слушать, не мешает говорить, ты выговоришься — и тебе мгновенно легчает. Те, кто приходит к Мэри за утешением, чувствуют, как становятся чище, как камень валится с души, проблемы кажутся не такими уж неразрешимыми, точно дается шанс взглянуть на них с другой стороны. На самом деле Мэри мало на что намекает, а говорит и того меньше. Иногда то, что она думает, могло бы удивить и даже привести в смятение тех, кто доверялся ей, случись им проникнуть в ее мысли. Она не устает дивиться тому, как люди позволяют другим вить из себя веревки и вовлекать в неприятности. Понимая в то же самое время, что ее собственная неуязвимость — скорее исключение. Поскольку она не может ее никому передать, ей остается лишь выслушивать печальные истории и жалобы, оставляя свое мнение при себе. Иногда это не так-то легко, в особенности когда очередная ученица начинает жаловаться, что ее кто-то там предал и покинул. Мэри недоумевает — неужели она сама не видела, что парень ею просто пользовался? Или когда сосед сетует на финансовые трудности, а потом выясняется, что он неразумно тратил деньги. Сама Мэри живет, и всегда жила, очень скромно. Тот, кто сознательно использует других, должен понимать, что могут использовать и его самого, думает она, но предпочитает помалкивать. Ведь, изливая свои горести на других, мы ищем участия, а не наставлений.

С Кэт Мэри познакомилась на ярмарке ремесел много лет назад. Кэт стояла у витрины, продавала изделия кого-то из своих друзей. Осмотревшись вокруг, Мэри заметила удивительной красоты женщину, продававшую с прилавка тарелки и блюда, покрытые расписной глазурью; ее окружала толпа очарованных покупателей. Спрос на тарелки был бешеный. Мэри подошла к ней поболтать; обедать они пошли вместе. Мэри спросила: «Может, в следующий раз попродаешь мои горшки?» Они лучезарно улыбались друг другу; каждая чувствовала, что обретает неожиданного союзника. «Я — полная противоположность тебе», — много, много позже мимоходом заметила Мэри. «Да, — сказала Кэт. — В этом-то и соль. Но на самом деле мне бы хотелось быть тобой. Давай поменяемся?» Тон у нее был шутливый, но говорила она всерьез.

И стали они точно заговорщиками, негласными сообщниками. Могли не видеться неделями и месяцами, а потом снова начать общаться так, будто расстались вчера. По телефону они были немногословны, и каждая знала, как отреагирует другая. «Почему ты не мужчина? — вопрошала Кэт. — Или почему мы не можем быть лесбиянками? Тогда бы я не знала горя». Если кто-нибудь из ее мужчин встречал Мэри, то старался избегать ее, чувствуя некую конкуренцию, в которой ему было не победить. Кэт никогда не спрашивала, что думает Мэри о том или ином ее поклоннике, она попросту говорила: «Конечно, он никуда не годился». И они тут же меняли тему. С немногочисленными любовниками Мэри она обращалась вполне добродушно; после ухода очередного она говорила: «Бедняга. Но он был не то. И ты ведь даже не переживаешь из-за него, правда?»

Все эти годы они были близки, но в то же самое время бесконечно далеки, связанные лишь одним главным семафором дружбы. Кэт наблюдала за неудачниками и прихлебателями, жившими у Мэри, прекрасно осознавая их статус; но когда в доме жили подобные люди, Мэри становилась сердечной и дружелюбной, как никогда. Однажды, когда они остались одни после вереницы очередных бедолаг, она спросила: «Неужели я такая же, как они? Скажи честно». И Мэри сказала: «Ни в коем случае. Что бы с тобой ни случилось, ты никогда не станешь такой».

Она понимала, что творится с подругой. Временами. Не всегда. Однажды она обо всем догадалась по расстроенному лицу подруги, когда заметила, что за внешней веселостью таятся мрак и скорбь. Но понимала, что расспрашивать ни о чем не стоит. Она видела, что Кэт постоянно бежит от расспросов и испытующих взглядов; что бы с ней ни происходило, об этом приходилось только догадываться. Лишь изредка она узнавала обо всем. «Прости, что я так, — говорила Кэт, — но мне надо было кому-то выговориться, и получилось, что тебе. Вообще-то, кроме тебя, больше некому».

Глин Питерс и Мэри Паккард кружили вокруг друг друга, точно осторожные псы. Когда они познакомились, Мэри почувствовала, что ее открытая улыбка больше смахивала на оскал. Почему именно он? — думала она. Почему именно этот человек? Именно сейчас? Она сочла Глина ловким мародером, едва ли не насильником. Когда Кэт сообщила, а скорее объявила: «Вообще-то, я собираюсь за него замуж», Мэри тут же спросила: «Ты что, беременна?»

Кэт вдруг притихла и отвела взгляд. «О, нет, — сказала она. — Боже мой, нет, конечно…» И потом вдруг снова заговорила тихим, спокойным голосом: «Я думаю, он любит меня». И Мэри не нашлась, что ответить.

Так что сегодня, много лет спустя, когда Мэри наблюдает, как Глин выходит из машины, оглядывается по сторонам, открывает ворота и идет по тропинке ее сада, она видит человека, нагруженного багажом — багажом прожитых лет. Багажом ее первоначального недоверия, сменившегося терпимостью. Когда-то этот человек ей не нравился, потом она смирилась с его присутствием, потому что ничего другого не оставалось; он стал неотъемлемой частью жизни подруги. Она видит человека, с которым периодически спорила, того, чье мнение непререкаемо, того, кто готов переубедить и переспорить всех и каждого. Замечает, что этот человек стал старше, потом вспоминает о своей собственной седой макушке. Тем не менее это явно тот же самый человек, и с его появлением в памяти всплывают другие времена, другие люди. Он приносит с собой Кэт, голос Кэт, она говорит: Глин то, Глин се, Глин уехал на пару дней, так что я тут гуляю — давай и к тебе приеду? Их дом в Мелчестере, где Мэри бывала редко и всегда находила, что этот дом лишен сердца, двое приходят сюда и отсюда уходят, но отчего-то здесь не живут. Воспоминания о доме Элейн и Ника: сборища на тесной кухне, Кэт, от нее не отходит Полли, Элейн раскладывает по тарелкам еду для дюжины гостей, Ник беспрестанно вещает о каком-то очередном проекте, Оливер как-его-там постоянно маячит вокруг. Он приносит…

Глин стоит у двери коттеджа. Поднимает руку и стучит. Мэри открывает окно студии. «Я здесь!» — говорит она.

Когда Глин протягивает руку, чтобы открыть калитку, его охватывает нерешительность. Внезапно он перестает понимать, зачем понадобилось ехать к Мэри Паккард. Что заставило его сделать необдуманный телефонный звонок, показавшийся ему тогда таким нужным?

Он овладевает собой. Осматривается: видит сложенный из известняка коттедж, окна со средниками — дом построен веке в семнадцатом, а кирпичная труба и крытая шифером крыша относятся явно к более позднему периоду. Откуда-то сбоку раздается голос. Он оборачивается и видит ее. Да, это она, хотя он с удивлением замечает, что она тоже… словом, постарела.