Герман Кох - Размышляя о Брюсе Кеннеди

Другой возможности сесть, кроме как прижавшись ногами к его ногам, не было, она почувствовала, как колено Брюса Кеннеди уперлось ей в ягодицу, когда он повернулся на бок и приподнял подол платья до уровня колена.

Fuck  . [58]  Здесь: черт (англ.)

Второй раз в тот день мужские пальцы прикоснулись к ее коже по обе стороны раны. Но эти пальцы не спрашивали разрешения. Вероятно, исходили из того, что разрешение уже дано. Fuck .

По телу побежала дрожь, начинаясь где-то высоко в спине, между лопатками, там, где вчера утром ( всего-навсего вчера утром?) у стола с яичницей поселился его голос. И вот опять. Fuck. Вообще-то он сказал это лишь один раз, но слово волной прокатилось от лопаток вниз, минуя ягодицы, бедра, и добежало до кончиков пальцев.

— Бен, — проговорила она.

Она не помнила, когда Брюс Кеннеди вспомнил о Вьетнаме — до или после осмотра раны. Особенно он не распространялся, но несколько слов — в основном названия мест — прозвучали очень знакомо. По его словам, он воевал во Вьетнаме. Имел представление о том, как обрабатывать раны. Тут дело не такое уж сложное (It’s no big deal), можно попытаться.

— Ты вправду не думаешь, что так будет лучше? — поинтересовался Бернард Венгер. — Приедешь домой, а мы все устроим спокойно и без напряжения. Хотя бы ради детей.

Сайгон. Ханой. Вьетконг. Хо Ши Мин … Стало больно, и она постаралась сосредоточиться на его голосе, лучше бы он пока не умолкал.

Завтра я сама все объясню детям . Завтра уже воскресенье. По традиции в этот день утром они вчетвером завтракали в постели. Что же завтра получится с завтраком, если Бен остается один?

— Бен, детям я позвоню завтра утром. И все объясню. Очень хочу домой, но боюсь. Боюсь, что рановато и что все может начаться сначала.

Похоже на рану, которая еще не до конца зажила . Но она этого не говорила. Прислушивалась к тишине на другом конце линии.

Брюс Кеннеди обтер испачканные кровью пальцы о траву и заложил руки за голову. Кивком указал ей на стакан виски, который она держала в руках.

На рану она не смотрела.

— Drink  , [59]  Выпейте (англ.). — сказал он. Прозвучало это не как приказ, скорее как попытка напомнить о том, что она, возможно, позабыла, — будто в эту минуту самым естественным для нее было бы залпом осушить стакан.

— Ну, раз ты так считаешь… — Бен решил закончить разговор. — Не знаю… не знаю, плохо это или хорошо, Мириам. Наверное, тебе виднее.

Ярко-желтая табличка на фонарном столбе с силуэтом черного кота, красной стрелкой и надписью «100 м» указывала, где находится ресторан «Эль гато». На сей раз она поставила машину не на парковке у чипионской гавани, а ближе к маяку, на невзрачной площади, доминантой которой была то ли церковь, то ли собор трудноопределимой архитектуры.

На первый взгляд собор производил впечатление новодела — от использованного строительного материала до витражей словно был возведен буквально вчера, однако смысл изогнутых наружных форм стрельчатых арок и боковых нефов, украшенных затейливыми башенками, несомненно заключался в желании придать всему зданию видимость старины.

Ей вспомнился родительский дом, мебель, которая производила впечатление двухсотлетней, но в действительности была изготовлена из дешевого ДСП в какой-то столярной мастерской.

Вокруг ни души. Позади ненастоящего собора шумело невидимое море. Она ожидала, что придется искать, однако не успела захлопнуть дверцу автомашины, как увидела на фонарном столбе желтый указатель с черным котом. «Эль гато»… Название ресторана вертелось в голове, однако не на чистом испанском, а с сильным американским акцентом. Вчера вечером, когда Брюс Кеннеди поднимался из шезлонга, ему пришлось обеими руками ухватиться за спинку, чтобы не упасть.

— I’m tired  . [60]  Я устал (англ.). — Он улыбнулся, как бы извиняясь. — No, I’m old  , [61]  Нет, я старый (англ.). — продолжил он и, оторвав одну руку от спинки стула, сделал неуверенный шаг в ее сторону.

«Ну вот, сейчас полезет целоваться», — подумала Мириам. Она как-то нечетко представляла себе, наступил ли момент для поцелуев или же его следует отложить на более позднее время.

— I’m drunk  . [62]  Я пьян (англ.).

Он качнул головой и рассмеялся. Смех получался с трудом, казалось, шел откуда-то глубоко изнутри, из-под легких, как мотор, который не заводится, мотор мопеда, к которому и запчасти уже не отыщешь, размышляла Мириам, или как лодочный дизель под половицами капитанской каюты.

— I’m sorry  , [63]  Извините (англ.). — сказал он, хотя смех уже завладел его телом. Выплескивался волнами, сотрясал его, так что он поневоле снова ухватился обеими руками за спинку шезлонга.

Он отсмеялся, но время для поцелуев, увы, миновало — такой момент был, но ушел. Тем не менее он протянул руку и мягко сжал ее пальцы, как совсем недавно сжимал ее раненое колено.

— Как долго вы еще останетесь в Санлукаре? — поинтересовался он.

— До послезавтра , — ответила она. — До воскресенья .

Тогда он спросил, не поужинает ли она с ним в Чипионе завтра вечером, когда у него закончатся съемки на берегу. Он знает там один ресторанчик, без претензий, самый обычный, куда ходят все местные.

«Эль гато».

В устах Брюса Кеннеди название прозвучало как в вестерне, где пыль, сонные мексиканцы, cantina  [64]  Закусочная (исп.). в приграничном городишке, тут же торгуют спиртным, золотом и оружием. Непроизвольно она представила себе сцену, в которой небритый Брюс Кеннеди верхом въезжает на центральную улицу такого вот сонного местечка, — в тот миг она не смогла припомнить название фильма, а потом, уже в своем номере, спрашивала себя, а был ли вообще такой фильм или она его просто придумала.

Его пока не было.

Ей не хотелось появляться там раньше времени, и она прошлась несколько раз мимо ресторана. Он размещался на пересечении двух тихих улочек с приземистыми белыми домишками. Кругом безлюдно, небо, которое, когда она только-только вышла из машины на соборной площади, было розоватым, теперь приобрело неопределенный блекло-синий оттенок, стало почти серым.

У «Эль гато» была своя терраса, но на ней не было видно ни столов, ни стульев. Рядом стояло приземистое сооружение вроде теплицы с блестящими, почти черными, как стекла солнечных очков, окнами, через которые толком не разглядишь, кто там сидит, да и сидит ли вообще.

— Сеньора? — Официант, который направился к ней, когда она в нерешительности остановилась в дверях, выразительно посмотрел на нее. Возможно, эта иностранная туристка ошиблась? — угадывалось в его «Сеньора?». Эту интонацию она не раз слышала и раньше, в барах и ресторанчиках Санлукара, но не в тех, что на морской набережной или на живописных площадях в тени апельсиновых деревьев, а в тех, что неприметно, без каких-либо броских вывесок, затаились в улочках и переулках. Эти бары и ресторанчики, казалось, скорее отпугивали, чем приглашали иноземных туристов, — в них собирались местные жители, где за стаканчиком вина и тарелочкой анчоусов были избавлены от необходимости созерцать шорты и торчащие из них бледные ноги да красные животы.