Надя Лоули - Жить и умереть в Париже

Как-то, году в девяносто первом, на даче, под водочку и селедочку, Андрей рассказал, что готовится пакет новых реформ, касающихся приватизации (тогда и слово-то дико звучало!). Это был сигнал к действию. Это означало — срочно нужны деньги для получения в фактическую собственность максимального количества государственных объектов.

В их маленьком сообществе Игорь всегда старался быть негласным лидером. Осознанно или бессознательно, он доминировал над остальными, обязательно участвуя во всех дружеских и деловых сборищах. Словом, любил держать руку на пульсе.

Поначалу Андрей и Влад относились к этому со снисходительной улыбкой: ну что тут скажешь, хочется парню поиграть в начальство. Но когда закрутились серьезные дела, такой «партийный контроль» начал их серьезно беспокоить.

У Влада в городе Ачинске, на огромном сталелитейном производстве, которое возглавлял его комсомольский сотоварищ Женька Потацкий, был уже «схвачен» полулегальный бизнес по отходам металлического сырья. В Москве же, в «Союзвторсырье», работала бывшая комсомольская подружка Аллочка — мастер высшего пилотажа по бухгалтерским и другим бумажным делам. Она могла официально, соответственно существующему законодательству, оформить нужные документы. План был прост: быстро и нелегально разбогатеть, а потом честно поделить деньги и вложить их в собственный бизнес.

Съездив в командировку в Сибирь, Влад договорился с Женькой о продаже всех металлических отходов через «Союзвторсырье» одной маленькой финской фирме по государственным расценкам. Продавали отходы и оформляли документы на рубли, а деньги поступали на банковский счет в Финляндии в долларах.

Когда схема заработала, на счета, открытые в Хельсинки, потекли огромные суммы. Металл на Западе стоил дорого, а в тогдашней России — копейки. Отходы поступали тоннами не только из Красноярского края — позднее были охвачены почти все металлургические комбинаты Сибири и Урала. В начале девяностых дело дошло и до городских свалок. И не только. Повсеместно были открыты полулегальные пункты скупки цветных металлов. Бомжи, алкаши и просто голодные российские граждане ринулись отвинчивать, откручивать и отрезать все, что не только плохо, но и хорошо лежало: болты из железнодорожных рельсов, провода высокого напряжения, водопроводные вентили…

Деньги шли на счета «комсомольского братства», которое еще не осознало, что богато не только по российским, но и по западным меркам.

Бывшие партийные боссы, комсомольская номенклатура семидесятых-восьмидесятых годов становились теперь во главе приватизированных заводов, фабрик, нефтяных и газовых промыслов, банков…

Так начиналась эра постсоветского капитализма. Эра надежд, эйфории, демократических иллюзий. Эра красных пиджаков, золотых цепей, бритых затылков, рэкета и первых миллионеров.

Перед маленьким «комсомольским братством» теперь стояла задача, поделив деньги, войти легально в большой бизнес. Игорь собирался открыть первый частный банк в Питере, осторожный Андрей хотел по-прежнему оставаться в «аппарате», но вел какие-то переговоры с газовиками и нефтяниками, Влад готовил бумаги для скупки акций металлургических заводов Урала и Сибири…

Теперь, когда почти узаконенной второй валютой в государстве стал доллар, но старый закон о наказании за валютные махинации никто еще не отменил, действовать надо было осторожно и с умом.

В Хельсинки, на счетах несуществующего кооперативного хозяйства, филиале «Росвторсырья», лежали деньги на имя директора сталеплавильного завода города Ачинска Евгения Потацкого.

Оформив документы для заграничной командировки, Женька отправился в Финляндию: решать вопрос о снятии налички и переправки ее в Москву…

…Много лет назад, молодые, красивые, веселые, уверенные в себе, они в удалой комсомольской компании, в студенческом лагере на крымском побережье Черного моря, играли в волейбол на теплом пляжном песочке, по вечерам у костра пели песни под гитару, строили планы на будущее…

Крепконогие и грудастенькие комсомолочки в бикини и мини-юбках, будущие «боевые подруги» партноменклатуры, хорошо подкованные не только в основах марксизма-ленинизма, сейчас, забыв про все на свете, лихо отплясывали на танцплощадках шейк и твист. Среди них и внешностью, и поведением отличалась одна, в которую явно или тайно была влюблена почти вся мужская половина компании: тоненькая светловолосая Оленька Азарова, «русалочка», как ласково звали ее друзья. К комсомольской элите, законно вкушающей блага на Черноморском побережье, она, по сути, никакого отношения не имела. Если, конечно, не считать, что попала Оленька сюда как девушка комсомольского лидера Владислава Корнеева. Об их головокружительном романе ходили легенды. Оленьке завидовали в глубине души все зубастые и хваткие «комсомольские богини». Они с удовольствием сожрали бы ее, по косточкам разобрали на каком-нибудь комсомольском собрании, навсегда закрыли бы ей доступ в «верха», где сами так хорошо и на месте себя чувствовали. Однако все прекрасно понимали, что подруга Влада неприкосновенна. Этот ореол недосягаемости и очарования закрепился за Ольгой, стал частью ее имиджа.

Игорь влюбился в Ольгу сразу и бесповоротно. Однако та пресекла даже самые невинные ухаживания. В душе это только раззадорило его — Игорю никогда никто не отказывал, все желаемое он привык получать немедленно, тем более что сам был завидной партией — симпатичный, подающий большие надежды в смысле карьерного роста, а у комсомолочек на это было отличное чутье. Но Ольга была девушкой его друга, поэтому Игорь загнал глубоко внутрь себя все обуревающие его страсти, стараясь никогда и ничем себя не выдавать. Казалось, он простил судьбе эту несправедливость. Судьбе простил, но не Владу и Ольге.

В сиреневой туманной дымке проступали, как на переводной картинке, очертания собора Сакре-Кер.

Алик вышел на балкон гостиничного номера, потянулся и с удовольствием обвел взглядом раскинувшуюся внизу панораму Парижа. Раннее утро золотой осени освещало крыши домов с маленькими мансардами, напоминающие скворечники. Внизу, у подножия Монмартрского холма, жизнь уже кипела и бурлила: туристы с фото- и видеокамерами осаждали огромную лестницу и павильончики подъемника, скользящего вверх, к подножию собора Сакре-Кер, а навстречу туристическому потоку двигался поток людей, спешащих на работу, — вниз, к бульвару Рошешуар, в парижское метро, летящее здесь по навесному мосту.

Уже не первый раз завтракая в одном из многочисленных кафе на площади Холма, Алик не переставал удивляться, что с самого утра эта богемная, любящая поспать публика — художники со своими мольбертами и картинами, потягивая горячий кофе из пластиковых стаканчиков, занимают места под навесами от дождя. Он заказал типичный французский завтрак: крепкий кофе, горячие круассаны, абрикосовый конфитюр и йогурт. Алик уже заметил, что французы утром едят мало, предпочитая отдать должное обеду, который начинается в полдень, и тогда жизнь в Париже часа на два замирает. Святое для французов время: офисы закрыты — рестораны, кафе, бистро забиты до отказа, даже на огромных террасах, заставленных крошечными столиками, невозможно найти свободного места. После двух часов насытившаяся толпа, оставляя это поле битвы туристам, исчезает до вечерней трапезы, которая затягивается до глубокой ночи.