Марлон Брандо - Тигр Железного моря

В пятнадцать минут шестого, когда в Сингапуре уже взошло солнце, Энни проснулся от разрушительного, кошмарного сна, о содержании которого лучше умолчать. В Гонконге появление над тюрьмой убогого подобия облака желтоватого цвета никак нельзя было назвать занимающимся рассветом. Энни проснулся в таком состоянии, словно накануне вечером дал себе соответствующую установку. Хитрый прием, которым владел этот талантливый, но обойденный удачей человек. Он мог бы отбивать тяжелыми ударами головы о стену каждый рассветный час, а каждую четверть часа — ударами слабее. В любом случае церемония повешения разбудила бы его, но тогда самое интересное во сне было бы пропущено.

В тюремной жизни повешение было такой же рутиной, как и порка, только проводилось несколько реже. Потому-то некоторые обитатели корпуса «Е» заставляли себя проснуться, чтобы понаблюдать за исполнением высшей меры наказания. Для этого были все возможности: «Мост вздохов» располагался прямо под окнами корпуса «Е», что обеспечивало великолепный обзор мероприятия, если вскарабкаться на парашу. Грохот сапог по бетону являл собой вступительный аккорд предстоящего зрелища. Устрашающе гулкий звук наводил на мысль, что где-то в канализационной трубе бьют в барабаны, затевая пляску смерти. Из сумерек внизу доносились глухие выкрики команд мистера Хью Льюлина — старшего надзирателя. Они перемежались с репликами Стрэчена относительно личных параметров приговоренного, пока тот наслаждался последними минутами своего земного существования.

— Почти шестьдесят пять килограммов, сэр.

Энни подвинул парашу к окну. Точно распределить вес своего тела по крышке параши — дело мудреное. Что же касается ржавой крышки, то на ее долю пришлось немало утренних бдений из-за чьих-то преступлений и грехов. Сквозь решетку Энни впился глазами в затянутое клубящимися тучами небо. Отвратительное свечение огромного облака обозначило его трансформацию, происходившую по причине переизбытка влаги. Внизу отчетливо был виден уютный дом губернатора, над ним мокрой тряпкой висел большой флаг, напоминающий виселицу для Ли Вэнчи.

Асимметричность черт его лица указывала на то, что в нежном возрасте казнимый, очевидно, получил несколько сильных ударов. Это лицо выражало ярость, что делало его весьма запоминающимся. Вообще-то гневливость не отличала тех, кто был приговорен к повешению. Потому можно было усомниться в россказнях о том, будто китайцы принимают смерть спокойнее белых. Наоборот! У Долтри были все основания полагать, что китайцы испытывают ужас перед лицом смерти и несравнимо большее восхищение при виде ее зримых атрибутов, нежели какой-нибудь католик или мусульманин.

Ли Вэнчи был доставлен в тюрьму с острова Ланто, где его захватила команда канонерской лодки «Таймс Диттон». В ожидании суда он провел в одиночке не более недели. Раньше Долтри никогда его не видел. Казнимый китаец стоял, зажатый между двумя надзирателями-пенджабцами в туго намотанных тюрбанах по случаю утреннего мероприятия, в отглаженных брюках и с явными мыслями о завтраке. Стрэчен держал в руках черный пыльный мешок из-под ирландского картофеля, которому была отведена роль капюшона. Ли Вэнчи выразил ему свое презрение смачным плевком, который попал прямо на помост виселицы. Китаец начал то ли что-то говорить, то ли читать молитву на своем языке. (Это был не кантонский диалект, а какая-то разновидность языка чанг-чиа, распространенного в районах дикого юга.) Капеллан Англиканской церкви преподобный Эдвин Тревор не обратил никакого внимания на горячо молившегося и почему-то «перенаправил» душу Ли Вэнчи к Богу Израилеву.

Энни отвел взгляд от Тревора, оскорбленный как его недостойным поведением, так и не вызывающим доверия грязным воротником. Ему сделалось стыдно из-за контраста между затрапезностью капеллана и парадным видом надзирателей-пенджабцев, хотя последние были простыми и скромными людьми. Энни изучал ярость в глазах Ли Вэнчи. В лицах многих китайцев отчетливо и пугающе просматривались очертания черепа. По тому, как глазные яблоки располагались в глазницах, Энни определял, останется ли человек в живых или ему суждено стать жертвой насилия. По глазам боксеров это становилось очевидным после пятидесятого боя, но этот китаец родился уже с такими глазами. Пока Энни наблюдал за ним, от этой мысли вкупе с другими, не менее пессимистическими, у него неприятно засосало под ложечкой. (Конечно, нужно принять во внимание, что он еще не завтракал.)

Черные глаза китайца беспокойно метались. Долтри верил, что китайцы, в отличие от белых, могут смотреть на солнце не мигая, даже если оно бьет им прямо в глаза. Возможно, это было не так, но ни один ученый не взялся бы объяснять, почему с китайскими моряками никто не может сравниться в остроте зрения, а в машинном отделении лучше шотландцев не найти? Энни уважал науку, но ему делалось неприятно, когда ученые мужи унижали его своим морализаторством, куда более тошнотворным, чем религиозные проповеди.

И сейчас он, стоя на крышке параши, видел сквозь решетку, что Ли Вэнчи перестал молиться и дождем обвинений поливал всех и вся на вполне вразумительном кантонском.

Затем китаец взошел на помост, ему на шею накинули петлю, и Стрэчен добросовестно поправил ее. И вдруг китаец обратился к Каткарту, военному врачу колонии. Он прожил в Гонконге около двадцати лет и неплохо говорил на кантонском. Сейчас доктор внимательно слушал Ли Вэнчи. Старший надзиратель Льюлин раздраженно вмешался:

— Доктор, не задерживайте нас. Надеюсь, он не жалуется на здоровье?

Теоретически перед казнью приговоренный должен быть здоров.

— Он хочет сделать какое-то признание, мистер Льюлин. И желает, чтобы его записали.

— Какие еще признания, доктор? Сейчас у него нет на это права.

— Кажется, это обвинение в чей-то адрес.

— Да этот подлец просто время тянет, — вставил капрал Стрэчен. — Чего его слушать, надо заканчивать дело.

— Знаете, мистер Льюлин, — продолжал доктор Каткарт, — этот парень говорит, что в тюрьме сейчас находится какой-то важный пират. Думаю, наш друг готов его выдать.

Энни казалось, что он купил билет в кинематограф. Он сплевывал сквозь зубы, и этот звук приводил его в экстаз. На «Мосту вздохов» мистер Льюлин вытащил часы и внимательно посмотрел на них.

— А я считаю, что наш друг замыслил убедить нас отложить казнь.

— Нет, Хью, не похоже.

В конце концов Льюлин согласился на запись признания, и доктор Каткарт застрочил карандашом по обратной стороне счета из столовой. Под сгущающимися тучами ненастного дня чуткое ухо доктора Каткарта ловило слова заранее заготовленного признания Ли Вэнчи. Один раз доктор попросил разъяснить непонятное слово. Пират разъяснил, доктор кивнул, увлеченный постижением новых лингвистических нюансов. Затем он повернулся к нетерпеливо сморкавшемуся старшему надзирателю.