Момо Капор - Рассказы

Новый год встречали в белградской кафане [5] Кафана — корчма, ресторан. «?». Торжество начиналось в девять часов. На всякий случай я пришел в шесть и начал носиться туда-сюда, как пес без хвоста. От избытка счастья я не знал, куда деваться. Мне не сиделось на месте. У печи в «?» сидел какой-то пьяница, настоящая коллекция совершенных в жизни промахов. Он никого не ждал и потому был спокоен. Видя, как я каждые пять минут спрашиваю, который час, а было только полвосьмого, он предложил мне чего-нибудь выпить. Сам он пил ром, и я к нему присоединился. До этого момента я не пил ничего крепче ликера из шоколадной конфеты, но я не признался бы в этом даже самой страшной полиции на свете. И действительно, стоило мне выпить первый стакан, как какое-то волшебное тепло разлилось по всему моему телу, а волнение, от которого я трясся, как камыш под ударами кошавы [6] Кошава — сильный северо-восточный ветер, который дует в Белграде в холодное время года. , в тот же миг уменьшилось наполовину. Видишь, сказал пьяница, тебе сразу стало лучше! И так мы выпили еще по одному рому, и эта вторая порция наполнила меня уверенностью сильного мужчины. С третьим стаканом я почувствовал свое превосходство над окружающими. Пятый подарил мне ощущение, что я капитан пьяного корабля, который борется со штормом. Седьмой я выпил без пяти девять. Моя девушка-мечта, подобно снежной королеве, окутанной инеем, вошла в дверь «?». Она была невероятно красива, если смотреть снизу. В это время меня как раз выносили на улицу, потому что меня тошнило.

За исключительно благородную внешность и манеры его называли Графом, хотя он всю жизнь служил официантом в ночную смену. С тех лет, когда он работал, у него сохранилась привычка днем спать, а ночью бодрствовать. Он приходил за наш стол после полуночи, свежевыбритый и выглаженный. По краям его борсалина [7] Борсалин — вид шляпы. можно было изучать новейшую историю бедности. В большом портфеле, с которым он никогда не расставался, исчезали вчерашние газеты, наполовину выкуренные сигареты, увядшие гвоздики…

Он говорил, что забирает остатки мяса для своей кошки.

Он умер в тот год, когда на двери кафаны «Манеж» повесили табличку, на которой было написано, что ЗАКАЗ УЖИНА ОБЯЗАТЕЛЕН.

Говорят, в его холостяцкой комнате не нашли никакой кошки.

Когда они возвращаются из-за океана, чтобы сложить усталые кости в родном краю, село женит их на девушках на полвека младше. Они сидят с палками между расставленными ногами, греясь на солнце, отражающемся от их золотых зубов. Дряхлые, до смерти уставшие шахтеры из Колорадо, рыбаки из Луизианы и ловцы устриц из Мэриленда, лесорубы из Орегона без пальцев на руках, строители Вашингтона с расширенными венами, вечно сгробленные сборщики урожая с калифорнийских плантаций, кривоногие скотоводы из Монтаны, чахоточные рабочие кессонных камер на реке Гудзон… Перед ними — поблескивающее море и их потраченные жизни, скрывающиеся за горизонтом цвета перламутра. Перед ними выскобленный деревянный стол под виноградной лозой, на столе бутылка красного вина, соленые сардины из рассола и горка козьего сыра — блюда, которых им так долго хотелось отведать и к которым они теперь не смеют притронуться, потому что эта еда слишком тяжела для их желудков. Они сидят и смотрят на своих беспокойных молодых жен, развешивающих простыни по террасе: смуглые икры и белые бедра, открывающиеся, когда они нагибаются над бельем, сильные мышцы полных женских рук, теплые подмышки и блеск глазных белков — они не были с ними ни прошлой ночью, ни когда-либо раньше или позже, потому что это фиктивные браки, на которые их вынудил обычай предков-возвращенцев — обычай, по которому после их скорой смерти американские пенсии остаются одиноким вдовам из села еще на один человеческий век.

Каждое утро две домохозяйки средних лет ходят друг к другу в гости, пока их мужья на работе, а дети в школе. В окно кухни, где они сидят, пока готовится обед, они видят мрачные лабиринты жилых зданий и пространство мерзлой земли, на которой валяются гнилые строительные леса и пустые пивные бутылки. Вдоволь нажаловавшись на возраст, дороговизну, усталость и людскую неблагодарность и выпив кофе, они переворачивают чашки, чтобы по их стенкам стекла судьба. Они курят и ждут чуда.

Их волосы в беспорядке, лица не накрашены, на руках вздувшиеся вены. Они одеты в поношенные домашние платья, на которых не хватает нескольких пуговиц, а когда-то они были очень красивыми. В карманах у них ключи от квартиры, кошелек, аспирин и платочки для утирания слез — на случай, если те потекут.

Они сидят и ждут, когда будущее станет достаточно зрелым, чтобы в него заглянуть.

Затем одна из них берет чашку в руки, переворачивает ее и рассматривает и так и этак.

— Такой хорошей чашки я в самом деле еще в жизни не видела!

— Что ты видишь, скажи?

Она видит голубя, который приносит письмо, и птицу, которая означает голос, видит ветвистое дерево, это успех — и дороги, ведущие во все стороны! Еще здесь как будто какой-то смуглый мужчина, зависть из-за неожиданного счастья, деньги, много денег и верность до гроба в виде лежащей собаки.

— Опусти палец на дно! — командует домохозяйка, и ее подруга с закрытыми глазами опускает указательный палец в мягкую темную гущу. — Нет, это и правда… правда же… — восклицает женщина с чашкой. — Все исполнится! Вот, смотри: полный круг!

Затем другая берет чашку в руки и видит в ней решение всех проблем: соседкина дочка наконец окончит университет и выйдет замуж, зарплату поднимут, а на змею как будто кто-то наступил ногой; в этой чашке нет ни слез, ни печали, ни болезни — ее подруга ну просто родилась под счастливой звездой!

Они сидят и смотрят друг на друга светящимися глазами, полные сладких ожиданий. В один миг все забыто и неважно: и годы, и нездоровый цвет кожи, и измены, и кухни с влажными от пара стенами, и этот глупый новый район с одинаковыми комнатами, одинаковыми люстрами, одинаковой мебелью и одинаковыми жильцами.

Они выкуривают еще по одной сигарете, улыбаются судьбе в лицо и прощаются до завтрашнего дня, каждая унося внутри прекрасную, сладкую тайну.

Не успел я толком и глазом моргнуть, как время пролетело, и на тебе — я отец!

Сын у меня — какой-то Саша.

Похож на меня или на мать, и наоборот.

И вот в овощной лавке мне все еще говорят «братишка», а тут уже зовут на родительское собрание. Я, само собой, забираюсь за последнюю парту. За последней партой хорошо сидеть. Когда-то мы за ней курили, спали и играли в покер.