Елена Толстая - Очарование зла

Голос Плевицкой утонул во взрыве аплодисментов, и тотчас возле нее очутился генерал Скоблин с меховой накидкой в руках. Окунув ее в меха, рук не убрал — так и остался стоять, прижимая к себе туго обтянутую платьем, непрерывно извивающуюся под переливами атласа русскую красавицу в алмазах.

Очень романтично. Он до сих пор в нее влюблен. Все как в опере или в романе Вальтера Скотта. Жена красного командира попадает в плен к белым, и корниловский офицер Скоблин влюбляется в нее без памяти. Спасение красавицы, тайное венчание с нею, а затем — совместное бегство из России… Все чувства, все обстоятельства чуть преувеличенны. И — совершенно очевидно — Скоблин и Плевицкая безмерно дорожат ими. «Помнишь, Николя, как ты увидал меня впервые? Какая я была!.. И руки красные, и этот тулупчик смешной…»

Разумеется, Николя все помнит. Оттого и дрогнули руки, когда он взял ее за плечи.

Плевицкая царственно высвободилась, приблизилась к избранной публике: похожие друг на друга, как родные братья, немолодые мужчины в штатском. Забавно, что даже те из них, кто сейчас работает таксистами, все равно сохраняют скупость движений и особенную, характерную квадратность фигуры, приученной к тому, что ее по всем направлениям перетягивает твердая сбруя ремней и портупей.

Чуть выпевая слова, с легкой жеманностью, Плевицкая обратилась к одному из них:

— Благодарю вас, дорогой мой, что нашли время прийти на мой концерт.

— Это я должен вас благодарить, Надежда Васильевна! — тихо, со скрытым рыданием вскричал военный и любовно поцеловал ее руку. — Вы были сегодня особенно бесподобны. Как жаль, что наши соотечественники на родине лишены счастья слушать русского соловья.

— О, — сказала Плевицкая, отбирая руку. — Там поют другие песни.

— Россия вас еще услышит. — Офицер выпрямился. — Верю.

Наклонившись к уху своего молодого приятеля, Вера Гучкова прошептала:

— Сейчас всплакнет.

— Будьте снисходительны к возрасту, Вера, — шепнул в ответ молодой человек.

— Это не возраст. — Теперь она заговорила громче, не особенно беспокоясь о том, что ее услышат. — Это русский характер: плакать по «матушке России», ничего не делая для ее спасения.

— Вы не правы, — возразил молодой человек. — Генерал Миллер после исчезновения Кутепова возрождает «Общевоинский союз», и скоро…

— А! — Вера резко и жеманно махнула рукой. — Можно подумать, мне это интересно. Скажите лучше, кто это сегодня с Сергеем и Мариной?

— Кто? — Молодой человек прищурился, высматривая столик, за которым сидели напряженная, как сжатая пружина, Цветаева и расслабленный, радостный Эфрон. — Кого вы имеете в виду?

— Вон там, ну же!.. — Вера пожала обнаженными плечами, и они вдруг блеснули при свете ламп.

Молодой человек, князь Святополк-Мирский, невольно скосил глаза, следя за бликом, пробежавшим по чистой белой коже.

Вера не нравилась ему, но странно волновала чувства, причем все разом: воображение рисовало ее то обнаженной, то в одеждах разных эпох и сословий — он как будто пытался найти образ, в котором Вера не была бы хороша, но тщетно. Она задевала его любопытство, его самолюбие, ее близость не давала покоя. Капризный нрав позволял надеяться — и в то же время заставлял отрицать всякую надежду.

Сама же Вера не то что не знала о своем магнетизме — она попросту не придавала этому никакого значения. Святополк-Мирский, тридцатипятилетний молодой человек, был свеж, по-своему надежен, слегка остроумен. Он был князем. Он ни на что не претендовал. С ним было удобно.

— Я в первый раз вижу этого господина, — выговорил Святополк-Мирский, разглядев наконец того, о ком говорила Вера. — Странно, что я его не знаю. Но сейчас узнаю.

И он быстро пошел вслед за двинувшимися к выходу Эфроном и Мариной. Вера, оставленная в одиночестве, чуть помедлила и шагнула следом.

— Сережа! — окликнул Святополк-Мирский Эфрона.

Узкая спина в чуть смятом пиджаке застыла, затем Эфрон обернулся с заранее готовой улыбкой на губах. Красивые актерские губы — выразительные.

Вера стремительно приблизилась.

— Марина! Здравствуйте. Ну, как вам наш курский соловей?

Цветаева отозвалась сухо:

— Хороший голос. Был когда-то.

В магию голосов Марина верила безусловно. Потерять голос — предать магию: если внутри, в душе, зачах животворный источник, то с неизбежностью пересохнет и голос, в звучании появится трещина. «Моя работа — вслушиваться». Так она говорила. Алмазы на кокошнике и таксисты с генеральской выправкой — ни при чем.

— Марина, — протянул Святополк-Мирский абсолютно тем же тоном, каким совсем недавно взывал к Вере, — будьте же снисходительны к возрасту.

— Снисходительность унижает талант, — отрезала Марина. — В любом возрасте.

Втиснувшись между Святополк-Мирским и Мариной, Вера быстро улыбнулась:

— Марина, как всегда, права. Вы, князь, лучше и не спорьте: она поэт и знает небожителей в лицо…

Марина замкнулась, сжала губы. Отлично — пусть лучше молчит, пока безвозвратно не обидела такого безобидного, такого удобного Святополк-Мирского.

Вера блеснула глазами:

— Серж, представь нам наконец вашего спутника!

— Простите, — смешался Эфрон, подавленный было нагнетанием тайных страстей, словно электричество потрескивающих в воздухе. — Это мой фронтовой друг, Александр Болевич. Он только сегодня приехал в Париж.

— О! — сказала Вера. Приклеенный локон у виска изогнулся еще соблазнительнее, как если бы был живым. — Из России?

— Нет, из Берлина, — негромко произнес Болевич.

Уверенный, низкий голос. Неглубокий, с еле заметно звенящим металлом. Легкий дефект в произнесении «р»: как будто он не вполне уверен, где «р», а где «л» в слове «Берлин».

Эфрон повернулся к Болевичу:

— А это, Саша, — Вера Александровна Гучкова… Дочь Александра Гучкова.

— Того самого? — вырвалось у Болевича.

Вера давно отрепетировала насмешливо-снисходительное выражение лица, с каковым надлежало ей встречать это вечное «тот самый», прибавляемое к имени ее отца. Эту маску она нацепляла мгновенно, держала на лице несколько секунд — ровно столько, чтобы собеседник понял, насколько умна и язвительна Вера Александровна Та Самая, — после чего с очаровательной улыбкой подтверждала:

— Да. Того самого.

Того самого. Одного из основателей партии октябристов — «Союз Семнадцатого октября». Того самого. Председателя третьей Государственной Думы. Того самого. Того, кто в качестве председателя Временного комитета четвертой Государственной Думы принял отречение государя императора Николая Второго…

Главным недостатком отца Вера считала его устрашающее сходство с карикатурами, которые рисовали на него большевики… Ну и еще этот идиотский титул — «Тот Самый».