Ричард Форд - Канада

Судя по лицу Бернер, ей было больно, однако усилий она не оставляла.

— Посижу немного — и сразу становится трудно ходить. Я на минутку, не больше.

Пока мы ехали к ее дому, она начала выговаривать слова с мягким южным выговором.

— Официально мы не женаты, — сказала она, встав наконец и склонившись ко мне, оставшемуся в машине. — Но он — лучший муж, какой мне когда-либо доставался. Должна же была и я все же получить хорошего, верно? Он стеснительный.

Бернер выпрямилась, взглянула на мужчину, который уже запирал дверцу клетки на засов. Он был в ковбойских сапогах, джинсах, нейлоновой ветровке и ярко-красной бейсболке — такие носили мои ученики, только у этой козырек смотрел строго вперед, а не вбок.

— Я кое-что забыла, — окликнула его Бернер.

Он повернул к ней голову, но не ответил.

— Мой дозняк, — пояснила она и затрудненной походкой направилась к дому, за лекарством.

Перед многими трейлерами, стоявшими в прохладном солнечном свете вдоль улицы, повернувшись к ней длинной стороной, развевались на воткнутых в землю алюминиевых шестах американские флаги — походило на то, что здесь побывал торговец флагами. На дворе Бернер ничего не развевалось. В некоторых двориках присутствовали также картонные плакатики, извещавшие о взглядах их владельцев. «АБОРТ — ЭТО УБИЙСТВО». «БРАК СВЯЩЕНЕН». «ДОЛОЙ НАЛОГИ». Такие штуки прижились и в Канаде — не без помощи правительства; нервная энергия американцев завоевывала новые территории. Отсюда все с неизбежностью перекочевывало на север.

Маленький мужчина в красной бейсболке и сапогах перешел ко второй кроличьей клетке и принялся скармливать в нее листья латука из стоявшего у его ног на траве серебристого тазика. К спине его ветровки был пришит флаг Конфедерации, под ним виднелась какая-то надпись, прочесть которую мне не удалось. Человеком он был морщинистым, крепким, угловатым и высохшим — намного старше Бернер. Верующий, давно узревший свет истины, думал я, наблюдая за ним сквозь ветровое стекло, в которое било яркое солнце. Где-то здесь должен стоять мотоцикл. Огромный телевизор. Библия. Пить все они бросили годы и годы назад и после просто ждали. И вот чего дождались. Закончили здесь, вот таким вот манером. Я, видите ли, обзавелся привычкой отстаивать правильность моего жизненного пути — как будто он способен был научить чему-то каждого. Привычка не из лучших, потому что ничему он научить не мог. И менее всех мою сестру, распорядившуюся собственной жизнью по-своему, принявшую ее. Внезапно я понял, что сказать ей мне нечего.

Человечек закрыл и вторую клетку, аккуратно запер ее. Наклонился, чтобы поднять тазик, и при этом посмотрел на машину. Потом выпрямился, глядя прямо в отражавшее небо ветровое стекло. Возможно, он видел меня, сидевшего внутри в ожидании Бернер — в ожидании Бев. Он приподнял в приветственном жесте тазик, улыбнулся неожиданно приятной улыбкой, я такой не ожидал. А затем развернулся, направился, переступая с неуклюжим достоинством, к углу трейлера и скрылся за ним. Моего ответного жеста он не увидел. Ему не хотелось знакомиться со мной. И я отлично его понимал. Слишком поздно появился я на этой сцене.

Попозже, по дороге к «Эпплби», Бернер вроде бы чувствовала себя лучше. Дома она успела подкраситься, от нее исходил запах вишни, она жевала резинку. Из дома Бернер вернулась с пластиковым пакетом для покупок, в котором — догадался я — лежало то, что она собиралась мне отдать.

Она включила печку, сказав, что все время мерзнет, что не способна согреться даже ради сохранения собственной жизни. Почесала полоску чистого скотча, которым удерживался шунт на тыльной стороне ее правой руки, и покачала головой, увидев, что я это заметил. У меня создалось впечатление, что Бернер хотелось также показать мне свой широкий язык, — я решил, что это на нее лекарство так подействовало. Пока мы удалялись от трейлера, южный акцент ее понемногу сходил на нет. «Он из Западной Виргинии», — сказала Бернер. Это она вспомнила о мужчине, который не был ей мужем, но представлялся милым. Рэй, так его зовут. Он хороший. Знает о ней все, да ему это неважно. Долгое время служил в армии США, потом вышел на пенсию. Они познакомились в Рино, и лет десять назад он перевез ее в «Города». У него здесь брат жил. Трейлер был чем-то вроде поднесенного ей свадебного подарка. Кроликов он выращивает «для стола» и плачет каждый раз, как ему приходится их забивать. А еще она ходит с ним в церковь. «Конечно, я ни во что не верю. Хожу, чтобы ублажить его, сделать ему приятное. Он знает, что официально я еврейка — по матери. Хотя предписаний ее религии не выполняю».

Еще Бернер сказала, что ее теперь интересует Китай, рост его влияния в мире, беспокоят «нелегалы», 9/11, «Угроза». Она помнила имя Клэр, помнила даже то, что жена у меня бухгалтер. Сказала, что хотела бы погостить у нас, Уинсор же находится не так уж и далеко от «Городов». Сказала, что они с Рэем голосовали за Обаму. «Почему бы и нет? Понимаешь? Все-таки что-то новое». Спросила, голосовал ли за него я. Я ответил, что проголосовал бы, будь у канадцев право голоса. Она засмеялась, закашлялась, а потом сказала: «Ладно. Ты прав. Очко в твою пользу. Я и забыла, что ты сбежал из нашей страны. И не могу тебя за это винить». Опять-таки, сестра ведь ничего о моей жизни не знала и до сей поры ею не интересовалась. И теперь старалась найти какое-то сходство между нами, ухватиться за него. А у нас только и было общего, что родители — пятьдесят лет назад, — да мы сами, брат с сестрой, и оба пытались сейчас выжать из этого как можно больше, чтобы выжатого хватило хотя бы на одно утро. Мне показалось, что на время, проведенное нами в машине, сестра постаралась забыть о своей болезни, о горечи, внушаемой ей тем, что жизни наши пошли вкривь и вкось, что ее обходилась с ней нечестно (в особенности сейчас). Бернер словно отыскала себя стародавнюю и смотрела на меня с прежним скепсисом, отчего я стал казаться себе молодым и наивным — в сравнении с ней, старой и мудрой. И мне это понравилось. А еще я был рад, что Клэр со мной не поехала. Хотя все происходило не так, как я себе навоображал. Я подумал о трейлере Бернер, а следом — о больничной палате с приглушенным светом, телевизором, у которого выключен звук, туалетным столиком с пузырьками и кислородной маской на нем, о мгле в голове и запахе смерти. Нет, лучше уж так. В других, более обнадеживающих обстоятельствах нам, наверное, захотелось бы провести вместе весь день. В расчете на снисходительность смерти.

— Знаешь, — мы уже собирались завернуть на стоянку «Эпплби», заполненную субботними ходоками по магазинам, заезжавшими на нее и уезжавшими в больших внедорожниках, на мотоциклах, в пикапах, — я всегда повторяю себе: «Запомни это. Через полгода все может стать совсем другим».