Ричард Форд - Канада

В субботу утром меня разбудил голос разговаривавшей по телефону мамы. Она на чем-то настаивала и отмахнулась от меня, когда я, направляясь в уборную, миновал висевший в стенной нише аппарат. Отца дома, судя по всему, не было. Машина из переулка, где он ее вчера поставил, исчезла. Погода за ночь переменилась. В доме веяло прохладой, обе двери, передняя и задняя, стояли настежь, и по комнатам гулял ветерок. В окне кухни виднелись летевшие с запада облака, утренний свет казался желтовато-зеленым. Занавески на окнах вздувались, ильмы на нашем дворе и в парке по другую сторону улицы раскачивались, как под дождем. Стопка не нужной нам одежды так и лежала на задней веранде, дожидаясь, когда за ней приедет грузовичок конгрегации Святого Викентия де Поля. Воздух в доме казался свежим и почти неподвижным, несмотря на сквозняк. Утро оставляло ощущение, что после полудня должно произойти нечто важное.

Закончив телефонный разговор, мама объявила, что собирается сходить в итальянский магазин на Сентрал, купить продукты. Бернер еще спала. А я могу пойти, если мне хочется, с ней. Я обрадовался. Мне казалось, что я провожу с мамой слишком мало времени. Она тратила его большей частью на Бернер.

Впрочем, по дороге в магазин она со мной почти не разговаривала. А в магазине купила «Трибюн», чего я прежде ни разу не видел — происходившее в нашем городе ее не интересовало. На обратном пути я попытался обсудить с ней важные для меня темы. Мой велосипед, «Швин», состарился, его купили уже послужившим кому-то в Миссисипи, и теперь он был для меня маловат. Я подумывал о «Рэли» — английском велосипеде с узкими шинами, ручным тормозом, несколькими передачами и корзинкой на багажнике. Я собирался возить в ней, когда в школе начнутся занятия, учебники и мои шахматные фигуры. Раньше мне ездить в школу на велосипеде не разрешали, но теперь, полагал я, разрешат. Кроме того, я напомнил маме, что собираюсь соорудить на нашем заднем дворе улей и сделать это необходимо до весны, когда поступят заказанные мной в Джорджии пчелы. Нам от них только польза будет. Пчелы станут опылять алтей. Давать мед, которого хватит на всех, — он помогает от аллергии, а значит, Бернер пойдет на поправку. К тому же, наблюдая за пчелами, узнаешь много нового, потому что они — существа очень организованные и целеустремленные, и я смогу писать о том, что узнаю, школьные сочинения, как писали когда-то мы с Бернер о процессе плавления и вакцине Солка. Упомянул я и о том, что «Ярмарка штата» еще открыта и мне хотелось бы посетить пчелиный павильон. Ярмарка сегодня последний день работает. Однако мама сказала, что с этим мне лучше обратиться к отцу — она занята. Да и не по душе ей ярмарки. Они опасны. Известны случаи, когда там похищали детей, — я решил, что мама это выдумала. Ей необходимо позаботиться о новом белье для Бернер. Я расту довольно медленно, Бернер гораздо быстрее, — я это и сам заметил, а мама сказала, что это естественно. Я смогу пока походить в прошлогодней одежде. В общем, мне показалось, что ничего существенного для себя я этим разговором не добился.

Подойдя к нашему дому, мы увидели, что двери лютеранской церкви распахнуты и за ними идет служба. Мама взглянула сквозь мотавшиеся ветви деревьев в небо и сказала, что в воздухе повеяло холодком (я его не чувствовал). Жаль, сказала она. Скоро мы увидим, как на западе покроются снегом вершины гор. И ахнуть не успеем, а уже наступит осень.

В доме она заварила себе чаю, соорудила сэндвич с болонской колбасой и вышла на переднюю веранду, под ветер и солнце, чтобы посидеть на ступеньках и почитать газету. По пути она включила в гостиной большой радиоприемник, чего обычно не делала. Мама ждала сообщений об ограблении, хотела выяснить, дошли ли новости о нем до Грейт-Фолса, — хотя я, конечно, ничего этого не знал. Я тоже просмотрел немного позже газету, чтобы уточнить часы работы ярмарки. Ничего необычного я не обнаружил, статьи об ограблении память моя не сохранила. В моей жизни оно еще не произошло.

Вот индейцы проезжать мимо нашего дома и с ненавистью посматривать на нас перестали, это я помню хорошо. И телефон больше не звонил. В то утро по нашей улице проехала пару раз черно-белая машина полиции, и я знаю, что мама ее заметила. Я в этом ничего странного не усмотрел. Единственным, что я отчетливо сознавал, было ощущение — которое, впрочем, описать я не смог бы, — что вокруг меня совершается некое движение. На поверхности жизни ничего заметно не было, а я только поверхность ее и видел. Однако дети обладают способностью чувствовать такое движение в семье. Это чувство может означать лишь, что кто-то о них заботится, незримо поддерживает в их жизни порядок и потому ничего дурного с ними случиться не может. А может означать и что-нибудь другое. Такая способность возникает, если вас правильно растят, — а мы с Бернер считали, что нас растят правильно.

К полудню отец так и не вернулся, а мама приоделась и покинула дом, чего также по субботам никогда не случалось. Надела она то, в чем отправлялась обычно в школу, — плотный шерстяной костюм, зеленый в большую светло-красную клетку, летом таких никто не носит. К костюму были добавлены чулки и черные туфли на высоковатых каблуках. В этом наряде она бродила, разыскивая свою сумочку, по дому и выглядела какой-то напряженной, испытывавшей неудобство. Казалось, что одежда царапает ей кожу; мамины каблуки громко стучали по полу. Волосы она взбила перед зеркалом ванны так, что они стали пружинистыми, а мамино лицо сделалось маленьким, почти неприметным, — возможно, впрочем, именно этого она и добивалась. Берни, взглянув на нее только раз, сказала: «Ну, это я уже видела», после чего ушла в свою комнату и дверь за собой закрыла.

Я же, стоя посреди гостиной, спросил у мамы, куда она собралась. Ощущение какого-то движения вокруг так меня и не покидало. Дождь, который грозил пролиться, так и не пролился — как оно в большинстве случаев и бывало. День выдался влажный, яркий и немилосердно жаркий. Мама сказала, что за ней должна заехать ее знакомая, Милдред Ремлингер, медсестра из ее школы. В пору занятий она каждый день подвозила туда маму, но в летнее время они никогда не встречались. Я эту Милдред и не видел ни разу. Мама сказала, что у Милдред возникли личные проблемы, которые ей требуется обсудить с женщиной. Это не займет много времени. Если мы с Бернер проголодаемся, то можем прикончить болонскую колбасу. А обед она потом приготовит.

Вскоре машина Милдред остановилась у нашего дома, погудела. Мама торопливо вышла, спустилась по ступеням веранды, села в машину — коричневый четырехдверный «форд» — и уехала. А я понял, что странное ощущение, не покидавшее меня, как раз мамой-то и создавалось.