Евгений Сатановский - Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика

Не существовала она и во время памятного визита в синагогу в конце 80-х Эдгара Бронфмана во главе делегации Всемирного еврейского конгресса. Йом-Тов умудрился появиться перед ним раз десять за время короткой экскурсии по историческому зданию. С лицом измученным, скорбным и молящим. В позе, которая не оставляла никаких сомнений: этому человеку надо дать денег. Немного. Но ему очень надо.

Бронфман давал. Менялся в лице. Наливался желчью. Понимал, что его нагло доят. Но давал. И, быстро исчерпав мелкие купюры, вынужден был давать средние. Ситуация была не просто глупой, но уже совершенно идиотской. Позорной. Неприличной до крайности. Московские раввины и американская свита позеленели от стыда. Посетители с интересом наблюдали бесплатный спектакль.

Шам-лов, сам того, несомненно, не желая, убил намеченный на этот вечер фандрейзинг. Поскольку говорить с изнасилованным им миллиардером о каких угодно деньгах было уже неприлично. Хотя говорить как раз собирались. Для чего, собственно, в синагогу и привели. Причем о больших. Реконструкция здания. Текущие расходы общины, бедной, как церковная крыса. Миллион – два, минимум. При хорошем раскладе – три. Но Йом-Тову-то со всего этого какой был бы профит? Лично? Так что, по его понятиям, обижаться на него было не за что.

Любая еврейская активность в его понимании делилась на две категории. Приносила в его карман наличные. Или нет. В зависимости от чего он и поступал. Предлагая себя в качестве соратника, если впереди маячил хоть какой-нибудь гешефт. Исчезая, если гешефта не было. На чем угодно. Под любым предлогом. Включая самые что ни на есть традиционные. Для еврейской благотворительности, разумеется.

Он собирал на перевозку домой никому не известных евреев. Которые, как он клятвенно уверял, скоропостижно умерли в чужом городе. А то и в чужой стране. И их необходимо было немедленно перевезти для похорон. Туда, где ждали безутешная вдова и сироты. Как правило, бедные. И уполномочившие именно его спасти честь покойного и семьи.

Он просил деньги на строительство синагоги – это был его коронный номер. Обычно не просто синагоги, а синагоги специально для горских евреев – описываемый позор еврейского народа принадлежал именно к этой почтенной общине. Прославленной не мелкими аферистами, а крупными предпринимателями. Включая долларовых миллиардеров. Но поскольку в семье не без урода, кто-то же должен был занимать это место? Вот он его и занимал. На горскую синагогу он собирал не только в Москве. В Москве это было просто. Но и в Берлине. Где, промышляя этим, умудрился довольно долго прожить. И в Варшаве. Где осталось полтора еврея, с которых ни один нормальный человек не мог рассчитывать собрать ни на что, будь то еврейское или нееврейское, ломаный грош.

В Вааде он появился ниоткуда. Буквально материализовался из воздуха. Пришел к Членову во время первого съезда. На следующий день после того, как стало известно о смерти Сахарова. С идеей создать при Вааде фонд Сахарова-Валленберга. При чем к академику Сахарову был Рауль Валленберг, было совершенно непонятно.

И почему надо было называть этот фонд, даже если предположить, что Вааду нужен какой-то фонд, именами обоих этих выдающихся людей, ставя их через дефис, тоже было непонятно. Но был у Йом-Това дар мистического убеждения. Или гипноза. Наподобие того, которым, как многие уверены, обладают цыганки. Которым так и хочется отдать все деньги или, сняв с себя, ювелирные изделия. Причем абсолютно добровольно. Это был тот самый случай.

Несмотря на явную бредовость идеи, будущий сопрезидент Ваада поставил ее на голосование. И создание фонда было одобрено. К счастью, как позже выяснилось, он оказался мертворожденной структурой. Страшно подумать, что было бы с репутацией организации, если бы его раскрутили всерьез. Поскольку, как довольно быстро выяснилось, инициатор имел репутацию… не то чтобы неоднозначную. Скорее однозначную. Причем не только в Хоральной синагоге на улице Архипова – нынешнем Большом Спасо-Глинищевском переулке. Знавшие новое воплощение Остапа Бендера по Северному Кавказу, откуда оно, собственно, в Москве и появилось, вспоминали о квартирных аферах в Пятигорске. И много чего еще.

Единственным человеком в Вааде, который Шам-лова насквозь видел и на дух не переносил, была Бабаева. Она вообще ни к каким жуликам снисходительно не относилась. А жуликов еврейских полагала необходимым дальше порога не пускать. Что в данном случае и делала. Диалог руководителя аппарата Бабаевой с активистом Ваада Йом-Товом Шам-ловым, вне зависимости от времени года и погодных условий, развивался по стандартной, раз и навсегда установленной схеме.

Он, сияя улыбкой: «Здравствуй, сестра!» Она: «Пшел на х-й». Он, жалобно: «Зачем так, се-естра?!» Она, выразительно: «Тебе направление задано? Пшел!» И так ровно до той поры, пока персонаж, о котором идет речь, не перестал появляться. Что, скорее всего, было связано с тем, что он убедился: никаких денег оттуда не извлечь. По крайней мере, ему. Как говорили окружающие в зрелые годы автора, вспоминая приватизацию: там все украдено до нас.

Йом-Тов не был единственным представителем бессмертного племени еврейских аферистов, с которыми автора столкнула жизнь. Хотя, пожалуй, относился к самому чистому, классическому его типу. Но что его по-настоящему отличало – повышенная проходимость через любые преграды. Бабаева была абсолютным исключением. Никакая охрана. Свита. ВИП-контроль. Никто и ничто на свете не могло остановить Шам-лова, взявшего цель. Настроенный на контакт с конкретным человеком, Йом-Тов пробивал любые преграды, как гаубица крупного калибра.

Может, Джеки Чан и мог бы его остановить. Никому другому это не удавалось. По крайней мере, пока автор наблюдал это чудо в черной кипе лично. А наблюдал он его в течение многих лет. Извлечь визитную карточку, причем не просто так, а с клятвенным обещанием ответить на звонок, он мог из кого угодно. Включая официальных лиц, до премьер-министра включительно. После чего с этой жертвой фотографировался. Маленький фотоаппарат был у него с собой всегда. Хотя время мобильников со встроенными камерами еще не наступило.

Отказать в таком пустяке печальному невысокому субтильному человеку с залысинами, голосом умирающего лебедя и затравленным взглядом, было бы слишком жестоко. Вот ему никто и не отказывал. В итоге карманный альбом, который он носил с собой на всякий случай, был чудом из чудес. Поскольку был наполнен подлинными фотографиями своего обладателя рядом с Ельциным. Лужковым. Черномырдиным. Бронфманом. Кобзоном. Пугачевой. И прочими великими мира сего. Что было высоким пилотажем.

Обыватели, особенно с Кавказа и из Средней Азии, при виде столь наглядного доказательства обилия связей персонажа, о котором идет речь, терялись. И платили. В том числе люди весьма и весьма состоятельные. Ну, а особо упорным скептикам предъявлялись визитки. Что, как правило, решало дело. У автора нет никаких сомнений в том, что, родись Й.Т.Ш. не в еврейской семье и обладай он настоящим размахом, быть ему министром или губернатором. Очень уж он тому времени соответствовал. Но, как бы это повежливее сказать… Внешностью не вышел. Б-г шельму метит.