Роберт Менассе - Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании

Федеральный канцлер Враницкий [7] Франц Враницкий — федеральный канцлер Австрии с 1986 по 1997 гг. заявил в парламенте, что Австрия несет свою долю вины за нацистские преступлениия. Спустя сорок шесть лет после окончания войны и через три года после так называемого «Года памяти и раскаяния» [8] «Годом памяти и раскаяния» был объявлен 1988 г. в связи с 50-летием событий, связанных с присоединением Австрии к фашистской Германии и с так называемой «Хрустальной ночью», давшей сигнал к преследованию евреев в Третьем рейхе. такое признание выглядит несколько запоздалым. Кто станет порицать Враницкого за это? Ведь можно сказать и так: наконец-то нашелся правитель, способный исправить упущение, возраст которого исчисляется десятилетиями, наконец-то получил официальное признание известный факт, что эта республика основана на исторической лжи, будто Австрия является жертвой нацистской агрессии. Как принято говорить: «Лучше поздно, чем никогда!»

Да вот только не было принципиальное заявление Враницкого связано с австрийской историей и с австрийским своеобразием. Оно прозвучало как своего рода примечание к его заявлению о ситуации в Югославии. И признание «совиновности Австрии в нацистских преступлениях» выглядело скорее как оправдание: виноваты-то мы виноваты, но виноваты отдельные соучастники преступлений, а не государство в целом. Иначе говоря, все осталось по-прежнему: государство было жертвой, потому что никто не желал его самостоятельности, да ее тогда уже и не существовало. Преступниками были даже и не граждане государства, поскольку и австрийского государства-то ведь уже не было, преступниками были отдельные люди, которые жили в этой местности, на этой территории, на которой потом, когда призрак национал-социализма исчез, было основано государство, уже свободное от вины за прошлое.

Подобным примерам несть числа. Но и этих двух вполне достаточно, чтобы обнаружить основные симптомы той дилеммы, что лежит в основе любой попытки австрийцев понять самих себя. Она строится по принципу «Или — или, а также», демонстрируя судорожную попытку ухватиться за оба края разверзающейся пропасти противоречий, пропасти, на одном краю которой ютится историческая ложь во спасение, оберегаемая от всякого практического обсуждения, а на другом располагается историческая истина, замолчать которую уже не удается. Было бы ошибкой полагать, что структурные и логические совпадения в способах аргументации у двух столь разных людей, как Вальдхайм и Враницкий, являются случайностью. Оба суждения есть прямое следствие определенной логики, которая ощущается в любом официальном или официозном высказывании представителей этой республики. То, что Австрия воплощает мудреную дилемму «Или — или, а также», было заложено в саму основу Второй республики и в обоснование ее национального самосознания.

История с горьким опытом Первой республики, послужившая уроком для основателей республики Второй, является лишь частью истины. Известно, что сами основатели принадлежали к поколению, которое сформировалось (факт в истории в высшей степени необычный, если не сказать — единственный в своем роде) под воздействием пяти различных политических и государственных систем: Габсбургской монархии, Первой республики, Австрийского корпоративного государства, нацистской Германии и, наконец, Второй республики. Этот опыт естественным образом пробудил глубокое недоверие к любой попытке однозначно определить нашу суть, сформулировать, чем мы, собственно, являемся. Поэтому все основные постулаты Второй республики были связаны со стремлением подчеркнуть, чем мы не являемся: «То-то и то-то никогда не должно повториться, а того-то и того-то мы никогда не допустим!» И каждый раз, когда принималось какое-либо конкретное решение, на практике оно превращалось в собственную противоположность. Проводят, к примеру, «денацификацию», но многие нацистские законы продолжают оставаться в силе. Проводят денацификацию, но при этом откровенно заигрывают с бывшими нацистами, чтобы получить их голоса на выборах. Странам антигитлеровской коалиции гордо демонстрируют австрийских коммунистов, боровшихся с нацизмом, и одновременно устраивают травлю австрийской компартии. Отвергают всякую роль габсбургской монархии как исторического источника австрийского самосознания, но тут же принимают законы в духе Габсбургов. И так далее, и тому подобное.

Государство было все же основано, и подобную стратегию «Или — или, а также» можно было бы счесть проявлением конъюнктурно-политического прагматизма. Однако государство еще не было суверенным. И изучение пути к этому суверенитету позволяет констатировать, что лавирование между противоположностями, аморфная позиция в отношении исторических противоречий, страх перед однозначным политическим самоопределением, проистекающий из глубоко укоренившегося страха перед историческими переменами, стали фундаментом независимости Австрии и, тем самым, основой для любых дальнейших политических действий вплоть до сегодняшнего дня. Принцип «Или — или, а также» имел в своем основании определенную систему и одновременно стал основой для системы политической.

Для достижения государственной независимости было необходимо подтверждение того, что австрийцы являются самостоятельной нацией. Только тогда можно было бы считать стремление к государственному суверенитету обоснованным, а любое подозрение в желании присоединиться к Германии — несостоятельным.

Насколько мне известно, Вторая республика является единственным национальным государством, решившимся заявить о становлении особой нации, к тому же (и это, действительно, уникальный случай) по причинам преимущественно внешнеполитического характера. С внутриполитической точки зрения не было особой необходимости объявлять себя самостоятельной нацией. Еще в 1956 году по результатам опроса населения 46 % граждан придерживались мнения, что австрийцы «относятся к немецкому народу». Можно себе представить, насколько выше был процент за десять лет до этого опроса, еще до начала массированной пропагандистской кампании в пользу национальной самостоятельности. Тезис «мы — самостоятельная нация» поначалу означал, таким образом, в переводе с австрийского на немецкий не что иное, как следующее: «Можем ли мы себе позволить быть свободными?»

Для получения подобной свободы Австрия не полагалась лишь на дипломатическую ловкость, а предпочла мобилизовать все свои ресурсы. Хотя в этом нет ничего необычного, все же та форма, в которой это происходило, обнаруживает еще одну специфическую черту становления австрийской нации: в 1946 году узкий круг лиц из австрийского правительства (федеральный канцлер, вице-канцлер, министр внешних сношений и министр внутренних дел) приняли решение о вывозе на Запад самых ценных произведений искусства из сокровищниц всех венских музеев. Основанием для подобной акции, согласованной с западными союзниками, было опасение, что Советский Союз попытается присоединить советскую зону оккупации в Австрии к Восточному блоку и таким образом разделит Австрию на части. В этом случае австрийское правительство в изгнании могло бы путем продажи вывезенных художественных сокровищ получить в свое распоряжение достаточный капитал, «чтобы иметь возможность представлять и отстаивать национальные интересы Австрии во всем мире». Произведения икусства сначала доставили в Швейцарию под предлогом, что они будут там показаны на выставке в знак благодарности за помощь в послевоенный период. Потом в составе передвижной выставки их отправили по Западной Европе, а затем, наконец, в США, откуда экспонаты вернули лишь в 1954 году, когда уже было известно о предстоящем заключении государственного договора о нейтралитете. Эта история показывает, что Австрия еще прежде, чем стать нацией в политическом смысле, уже была нацией в культурном плане: она осознавала существование своего национального культурного богатства, а также была готова использовать его в качестве материальной основы для создаваемого национального государства. Упомянутые действия тогдашнего правительства были не только чрезвычайно дальновидными. В вынужденных метаниях от идеи культурной нации к идее нации государственной и обратно уже были заложены все характерные черты национальной идеи и национального самосознания, которые впоследствии сформируются в Австрии.