Дэвид Стори - Сэвилл

Потом сержант привез еще и штыки, и воскресенье за воскресеньем они примыкали штыки к винтовкам, вопя бежали через двор и всаживали их в мешок, подвешенный к ветке дерева.

Отправляясь с братом на воскресную прогулку, Колин теперь провожал отца до старой усадьбы. Пока во дворе шло учение, он уходил в заброшенный дом. На второй этаж вела узкая каменная лестница, а на третий — широкая деревянная. Почти все потолки обвалились, на балках вили гнезда птицы, оконные проемы давным-давно лишились рам. Он смотрел оттуда на церковь и Парк, на шахту и поселок за ней. Он различал фигурки людей на улицах и на терриконе, а в ясный день видел даже деревья у реки в двух милях оттуда. Внизу раздавались команды сержанта, вопли бросающихся в штыковую атаку и лай собаки сторожа, привязанной у дома.

Из задних окон он смотрел на волонтеров внизу — распростертых на пригорке, если они вели огонь по кустам, или марширующих по двору, если еще не закончилась строевая подготовка. Его отец, который сверху казался совсем маленьким, но очень подтянутым, четко печатал шаг последним.

Во время учений лицо у него было суровым, подбородок втянут, грудь выпячена, глаза смотрели жестко и немного напряженно. Часто, когда они после учений возвращались домой, отец командовал: «Подтянись! Выше колени, выше колени!» — совсем как сержант, — а сам печатал шаг, откидывал голову, взмахивал руками и иногда косился на Колина, проверяя, идет ли он в ногу, хотя и катит коляску.

Однажды в воскресенье волонтеры прошли маршем по поселку — их отряд, отряд из другого поселка и оркестр. Сперва отец сказал, что не пойдет, потому что у него нет формы.

— Все равно иди, — сказала мать. — Важен боевой дух. И ведь у тебя будет винтовка.

— Могли бы, кажется, сшить одну моего размера, — сказал он. — Да пусть бы и великовата была, я бы согласился.

Тем не менее он пошел, и на этот раз шагал в самой голове колонны, а высокие ее замыкали. Колонну вел офицер с тростью — очень пожилой, с серебряными волосами и полоской цветных ленточек на груди. Отец шел всего в двух-трех шагах за ним. Они промаршировали через поселок мимо шахты. Потом пошли назад и повернули под прямым углом. Когда, заканчивая крест, они снова вернулись в центр, где шоссе, ведущее от станции на юг, пересекало другое шоссе, ведущее на запад, к городу, первые ряды некоторое время отбивали шаг на месте, пока не подтянулась вся длинная колонна. Колени отца взлетали высоко, но все-таки не так высоко, как у остальных, потому что материя его лучших брюк била еще новой.

Потом, когда волонтеры пили перед пивной, отец стоял позади других, кивал, но почти не разговаривал, а те, кто вступил в отряд гораздо позже него, небрежно прислонялись в форме к стене пивной, смеялись, шутили. У некоторых на рукавах были уже нашивки.

— От моего костюма скоро одна память останется, — сказал он, когда они шли домой. — И знаешь что? Я чуть было не попросил форму прямо у офицера.

Но когда он наконец получил форму, то не смог ее надеть: некоторое время она висела на стене, а отец смотрел на нее от другой стены со всей горечью обманутой надежды — обе ноги у него были в гипсе в результате несчастного случая, который мог бы окончиться и еще хуже.

Он возвращался домой с работы еще до рассвета и, спускаясь с холма по проселку, увидел впереди фонарики двух встречных велосипедистов. Он устало повернул, чтобы проехать между ними, и только тут понял, что это замаскированные автомобильные фары.

Он ударился о капот, перелетел через машину, упал на багажник и свалился на дорогу.

Шофер отвез его в ближайшую больницу, и через несколько часов, когда мать уже позвонила на шахту узнать, куда он пропал, к ним пришел полицейский и сообщил о том, что случилось. Она сразу же отправила его со Стивеном к миссис Шоу, а сама побежала звонить в больницу, чтобы спросить, сильно ли отец искалечен.

Отца привезли домой через несколько дней на машине «Скорой помощи». У него были сломаны обе ноги, руки и несколько ребер. Когда носилки вытащили из машины, он выглядел бодрее, чем все последние месяцы — особенно с тех пор, как начались его мучения из-за формы. Его внесли в дом и переложили на кровать.

Пролежал он недолго. Гипс ему на ноги наложили таким образом, что он мог стоять — и был даже на несколько дюймов выше, потому что его ступни были охвачены металлическими стремечками. Опираясь на палку, он самостоятельно спускался по лестнице.

Больше всего страданий ему причиняли ребра. Полулежа в кресле у очага, он держался за грудь, стонал в старался дышать медленно и размеренно.

— Я и сам знаю, — повторял он в ответ на уговоры матери. — Мне повезло, что я еще жив остался. — И добавлял: — Да только что в постели лежать, что в могиле.

Или он откидывался назад, вперял в потолок тоскливый, измученный взгляд и говорил:

— Сколько раз кровля обрушивалась, и меня чуть заживо не погребало, и чуть спину не перебило, и чего только еще не случалось! А когда попался, то, спрашивается, где? На пустой дороге!

Стивен уже ползал, и он сажал его на свою бесформенную ногу, с натугой нагибался вперед, брал малыша за руки и покачивал вверх-вниз, вверх-вниз.

А иногда он стоял у окна, балансируя на своих железных опорах, и смотрел на дворы или держался за шкаф и стучал по гипсу палкой. Он больше года копил десять фунтов на отпуск, но теперь все отложенные деньги разошлись. Он стучал кулаком о стену, а мать смотрела на него, стискивая руки.

— Сейчас надо думать о том, как тебе скорее поправиться, — говорила она, — а не хныкать.

— Хныкать? — говорил он. — Когда от моей жизни всего ничего осталось!

— Что-то незаметно.

— Незаметно? — Он швырял палку об пол так, словно хотел разбить ее в щепки, но через секунду уже просил мать поднять ее, потому что не мог без нее передвигаться.

— Когда я в прошлый раз сломал ногу, так чуть без работы не остался, ты же помнишь, — сказал он.

— Да, — сказала она. — Но сейчас война и для всех есть работа.

— Для всех-то есть. А у меня что? Гипсовые болванки вместо ног.

В молодости он лишился места, когда найти работу было невозможно. Случилось это незадолго перед тем, как он женился. На той же шахте, где он работал теперь, углубляли ствол; спускаясь туда, он неудачно выпрыгнул из клети и подвернул ногу.

Опухать нога начала, только когда он уже возвращался на велосипеде домой. Особенно распухла лодыжка. Он забинтовал ее и работал еще неделю, боясь показать врачу — а вдруг повреждение окажется серьезнее, чем он думал? К концу недели он уже почти не мог наступать на ногу и добирался до шахты два часа. Кончилось тем, что он упал вместе с велосипедом у ворот, лежал на дороге и стонал.

Сменный мастер отправил его в больницу на подводе с углем. Он пролежал три недели.