Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Дом для матери надумала купить Аганя. Деньги кое-какие на сберкнижке у Агани скопились. Облигаций была целая пачка: их, облигации, хочешь, не хочешь, выдавали в счет зарплаты. И характер, северный, с размахом, проявился вдруг: под железом, самый большой в деревне — дом!

Дух спасенной могилы правил душой Агани. Дух, знать, призвал на подмогу местных из животноводческого колхоза.

Колхозники пришли на помощь не без помощи Бернштейна: умел Григорий Хаимович поднимать людей. Тем более, что скоро он явился сам, провозгласив:

— Да здравствует дружба народов!

Четыре конских волоса бросал старик Сахсылла на первый язык пламени. И никто не улыбался, мысли такой усмешливой не могло возникнуть. А наоборот, с верой неожиданной смотрели, с надеждой на эти волоски, видимо, должные связать их с духом огня. И «накормленный» огонь, казалось, и вправду бежал резвее. Деда поманивало взять бубен и колотушку, он оглядывался и не то, чтобы боялся — эти, приезжие ворошители земли, строгостей не соблюдали, — но «темным» слыть перед ним тоже не хотелось. Он лишь смешно прихлопывал и притопывал, будто отгонял птицу. Выпущенный им огненный петух прирученно кидался, накрывал распахнутыми крылами пожарище, затихая.

— Встреча была жаркой! — умудрялся шутить Григорий Хаимович. И пожимал руки трудящимся: — С огоньком поработали, товарищи!

Шли в лагерь, разгоряченные, раскрасневшиеся, налитые пламенем, и перепачканные сажей. Старика геологи зазвали с собой.

— Зачем земля ковыряй? — вновь удивлялся эвенк.

Наблюдая за людьми, копающими землю, он все более задавался вопросом: для дела они делают это, или для забавы?

Андрей слушал эвенка во все уши — с оторопью какой-то слушал его.

— Мы землю ковыряем, как ты говоришь, — убеждал эвенка Бернштейн. — Но мы это делаем и для вас. Может быть, в первую очередь для вас! Проведем электричество, построим города! Вы будете жить в теплых больших домах! С ярким электрическим светом!

— Оленя где будет? — вытягивалось лицо старика.

— В принципе, как средство передвижения он тебе будет не нужен — на автомобиле будешь разъезжать! — Григорий Хаимович то и дело оглядывался на Елену Владимировну, хотя говорил с охотником: — На «Победе» — по асфальту! А как средство питания — это, пожалуйста. Промысловые, животноводческие хозяйства. Фермы, птицефабрики — подъехал на «Победе», купил курицу, уже ощипанную, готовую. Как в Москве!

Эвенк кивал, но в глазах его поселялся ужас.

— Ты охотник? — помог разговору Бобков. — Знаешь, что такое хорошее ружье.

Таежный человек обрадовано закивал.

— Если снова начнется война, нам будет нужно новое оружие. Чтобы защитить нас, наших детей. Мы здесь ищем то, без чего это оружие сделать невозможно. Что делать? Не трогать землю? Но тогда мы не сможем защититься от врага. Или «ковырять», но сделать это хорошее ружье?

Бернштейн укоризненно глянул на Бобкова: зачем же он про стратегическое сырье? Путь и не впрямую, но, по сути, так?!

— Война сын убил, — приостановился старик.

Сделал несколько шагов и рассудил не без хитрецы:

— Моя вера такой. Твоя другой. Моя ковыряй земля нельзя. Твоя надо.

Всем угодил ответом: люди рассмеялись. И Берштейн дал отмашку рукой, как бы прощая Андрею «рассекречивание».

— Ну, дед! — бодро шагал он впереди. — Смотришь, простой, думаешь… Ан нет, валенки-то, оказывается, мы!

И старый эвенк шел, будто катился, с улыбкой за ним. И светилась лунно Елена Владимировна. И задумчивый Бобков сиял в непроходящем изумлении. И она, Аганя, была с ними рядом. И так нравились ей их разговоры о том, о чем другие люди и речи не ведут.

— Живут рядом два народа, — удивлялась Елена Владимировна, — в одних природных условиях, с похожим бытом, внешностью. А мир для них — прямо противоположный! У якутов злые духи — под землей, в нижнем мире, как они говорят, а боги — на небесах. А у эвенков наоборот: боги в нижнем мире, а нечисть в верхнем.

— Побывайте на Крайнем севере в полярную ночь, — советовал Григорий Хаимович, — темнота, темнота, а уж когда огненная полоса по небу прочертит!.. Черт, конечно, или злой дух. Эвенки с севера — они тунгусы.

— А ведь если и к русским поверьям присмотреться, к Гоголю: баба Яга и черти тоже с небом дружат!

— Почему войны начинаются? — вдруг задавался вопросом Бобков. — Из-за богатства или из-за веры — тире, из-за убеждений?

— Из-за разных социальных условий, из-за разных социальных систем, — перечислял Григорий Хаимович.

— Из-за женщин! — шутила Елена.

И на этом, было, все сошлись. Но подал голос старик:

— За земля.

Сказал так, что почему-то, все приуныли. Как бы огорошенные маленько. Земли-то необжитой здесь много — и откуда же он взял, что из-за земли? Из-за земли, которую, по их поверью, и трогать нельзя?

Бернштей довольно посмеивался: он не зря, не без умысла пригласил старика. Бобков, да и Елена Владимировна были для него все-таки пришлыми, гостями. «Отпускниками». Может, поэтому он никак не мог поверить в теорию Бобкова — в само то обстоятельство, что временами наезжающий сюда человек мог знать и понимать что-то большее, чем он, чем другие, ставшие уже жизнью своей, местными. Так было и для Агани, если бы дело не касалось Бобкова. Было ревностное чувство: приедут на лето — и самые умные! Но в тоже время всем, кто работал постоянно, укоренился, хотелось быть и гостеприимными. И порадовать хотелось, и подивить. Поэтому начальник партии и хитрил глаз, предвкушая уготовленное диво. Особенно с жаркой хитрецой постреливал, когда смотрел на Елену.

— Интернационализм, — подводил черту в споре Григорий Хаимович, как руководитель партии, — вот великая сила! Великая идея, которая объединит мир и сделает невозможными любые войны!

— Я тоже так считал, — сомневался Бобков, — до войны. А как попал туда, где, казалось бы, стерты все различия, тем более, национальные. Одинаковая роба, еда, работа. И вот надо же — в первую очередь люди стали объединяться по национальному признаку. Татарин с татарином, армянин с армянином… Русские, правда, были в этом смысле исключением. Объединялись по образованию, по интересам. Были со всеми. Не знаю уж, хорошо это или плохо.

Все вместе весело смывали сажу на реке, играючи плескали в друг друга водой, как в день Ивана Купалы.

— Такое наполненное время для жизни, — удивлялась Елена Владимировна, — и такое пустое для дела.

— А разве это не дело? — переводил все в шутку Бобков. — Тушить пожары! Тайгу надо беречь, это наше будущее.

— Мы рубили лес. Мы копали рвы.

Вечерами к нам подходили львы…

Продекламировала шутливо Елена Владимировна.

— Чье это? — удивился Бобков. Он плохо отмылся, остались разводы на щеках.