Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Агане было жалко всех: и правильного деда-революционера, и заблуждавшегося дедушку-кержака, и несознательного отца. Она уже учила историю СССР, и понимала, что надо было передать в коллективное хозяйство скот, лошадей, со всеми вместе начать работать, овладевать знаниями. И уж тем более порубить на дрова иконы!

Мать с ней, маленькой тогда, тоже переселили. В верховье Лены. Там колхоз был, люди жили в своих домах. А им с матерью дали комнату в бараке. Колхозники работали в поле, на ферме. А переселенцы — из двух бараков — на сплаве леса. В школе дети учились одной, но «барачные» так и оставались чужаками — «ссыльными». А тут еще и прознали, что она из кержаков. Это было самым постыдным для нее. Мальчишки иногда до слез доводили: «Кержачка». До драки доходило! Она хоть и некрупная росла, но сдачи давала.

Так что потом, с течением лет Алмазная не знала тоски по родному дому: как птенец из гнезда — вылетела, и навсегда.

После гибели дедушки-революционера бабушка якутянка тоже недолго пожила. Но многочисленные родственники по ее линии привечали Аганю, как свою, «кровиночку»: усаживали на почетное место, давали лучший кусок, не переставая с гордостью повторять друг другу и соседям: нучча — русская. И таким теплом обдавало сердце, так сладостно было чувствовать себя особенной родственницей, русской.

Скрипка умолкла. Был слышен шум реки: видно, капитан выключил мотор, и баржа беззвучно плыла по течению. Да чайка с криком упала на собственную тень; с брызгами высекла из воды серебро рыбины. Старые якуты говорят, что чайка — это дух девушки, насылающей слепоту. Почему слепоту?

Музыкантка с покатыми плечами опустила смычок и скрипку, глаза ее пылали, на бледных щеках проступили алые медяки. Аганя знала, что надо делать: аплодировать! Она видела в кино, как горячо хлопали музыкантам, а еще жарче — вышедшему на трибуну вождю. Но для нее это было внове, и руки немели. Девушка направилась к своим, склонив голову и пряча лицо — геологи разом весело забили в ладоши, прекрасная женщина шагнула навстречу, благодарно взяла за плечи, а за ней и девушки бросились обнимать подругу. Не в лад, непривычно, будто колодами, подубасили в ладоши и местные. Странно, дубов в Ленских землях не было, а все равно говорили: «дубасить».

Агане радостно было, и мысленно она припрыгивала вместе с девчонками, пока вновь не наступила тишина. Буркнул, нудно заурчал в привычной работе мотор, щемяще затянула гармошка. Она так и не осмелилась захлопать, сидела с растопыренными пальцами. И такая одинокость взяла, жулькнула сердце: только что Аганя казалась себе близкой этим удивительным нездешним людям, единого поля ягодой, и вдруг увидела себя в неразличимой дали от них. С ней это бывало, находило: почудится, что лишняя она для всей жизни уродилась, и отлетит душа: так говорят, с упокоенными происходит. Хотя Аганя, комсомолка, во всю эту поповщину не верила, но задразнят или просто ни с того, ни с сего: тело, руки, ноги отдельно, сами по себе начинают двигаться, а глаза — все со стороны видеть. Летом в овраг убегала: забьется в земную расщелину, под нависающий травяной козырек, и сидит, пока комарье и муравьи не выгонят. А зимой в подполе пряталась, где картошка: доискаться всем бараком не могли, а как нашли, ноги у мамы подкосились:

— Ты подумай! — слезами корила она. — Если — у нее получалось «елив», — елив на крышку подпола кто что поставил, так и задохнулась бы там!

Она поднялась, медленно, чтобы никто ничего не заподозрил, пошла на корму, за рубку со штурвалом. Здесь гуденье оглушало, дрожал метал.

Человек стоял, опершись локтями на борт, курил. Папиросу пригублял резко, чуть щерился, желваки поигрывали на худом лице, и вся сутуловатая фигура его была полна порыва, странного беспокойства.

Стало ясно, кого высматривала красивая женщина с ровно уложенной косой. Аганя невольно оглянулась, и женщина там, на носу баржи, как почувствовав, тоже обернулась. Аганю обдало смущение. Искоса глянула еще раз, и поняла, что женщина смотрела мимо, не замечая ее, — на мужчину, который будто в забытье не отрывал глаз от берега.

Берег был высоким, обрывистым, изрешеченным, как соты, чижиными гнездами. Чижи, похожие на обстриженных по краям ласточек, носились туда-сюда, будто пчелы, зависая с биением крылышек у своей округлой норки на вертикальном берегу, юрко прятались в нее, стремглав вылетали обратно.

— Сама са-адик я-а садила-а, — пропел неожиданно мужчина с подвывом бабью почему-то песню. И не то, что не заметил, как запел, а от радости, оттого, что редкое чувство выпало.

— Хорошо у вас! — повернулся он круто к Агане. — Я много где бывал, много рек видел, но такой реки!..

— А вы откуда? — стало вдруг очень просто Агане.

— Ох, откуда я? — мужчина заулыбался, почесал затылок как мальчишка. — Вообще-то, с Волги.

— С Волги?! — изумилась Аганя. — А Волга намного шире Лены?

— Волга уже. Такая она ближе к устью. Лена шире.

— Лена шире?! — засомневалась Аганя. Она знала, что Лена очень большая река: шире трудно было представить. Но Волга — во всех учебниках так писали — великая русская река!

— Шире. Сибирские реки — Обь, Енисей, Лена — движущиеся моря!

Аганя и сама почувствовала себя больше и красивее.

— А вы ищете полезные ископаемые? — становилось все смелее она.

— В принципе, да.

— Уже много нашли?

— Нет. Без тебя пока никак не можем справиться, — подшутил мужчина.

— А если так и не найдете? Вас с работы снимут?

— Снимут. Поэтому найдем.

— А как найдете, уедете отсюда?

— Мы насовсем, — улыбаясь, но серьезно посмотрел мужчина. — Если, конечно, ты категорически не против?

Он был молодым еще. Скорее парень, чем мужчина, когда присмотришься. Но на лбу дужками играли морщинки, и глаза, как бы он ни шутил и ни посмеивался, смотрели переживаючи.

Как заговорил, так же внезапно вновь повернулся к берегу.

— Кориолиса силы, — произнес мужчина как бы сам себе.

Аганя потянулась переспросить, да застыдилась.

— Есть такое понятие в динамике, — опомнился он, — по которому все реки Северного полушария намывают правый берег.

— Мы по географии проходили! — Обрадовалась Аганя. — Только вот название то ли нам не говорили, то ли я забыла?

— По имени французского ученого — Кориолиса силы, — повторил он так, будто у него с этими силами были личные счеты.

Постоял минуту в задумчивости, вздохнул и, кивнув подбадривающе Агане, пошел к носу баржи. К своим. Среднего роста, худощавый, плечистый, резко, порывисто, с нажимом ступая под каждый шаг.

Агане почему-то захотелось плакать. Хорошо было, парила душа, а плакать хотелось. Силы этого Кориолиса и ее стали сносить — прямо вот брык за борт, и все. И баржу заносило вправо? И все вокруг шло кувырком. Слезы теплые потекли, и она пошла дальше, прячась от людей.