Владимир Карпов - Утешение

— Вы что, совсем, что ли?! — раздался истерический крик. — У меня сейчас муж придет! У меня муж — боксер!

— Извините, извините, — спинами назад, мелко тряся головами, выпячивались слепые, — мы перепутали.

Галя выскочила из соседней комнаты, подхватила под локти парней.

— Они перепутали, они ко мне.

— Напьются, как скоты, к кому идут, не могут найти!

Девушка так и не поняла, что перед ней слепые. Раздраженно захлопнула дверь. У Вани пропала вся охота знакомиться.

Парни, как дети малые, счастливо вцепившись в кофту, посеменили за Галей. В ее комнате послышались шумные голоса, смех.

Ваня спустился на первый этаж. Из зала, где еще играла музыка, лавиной выносилась толпа.

— Ну, пойдем, пойдем, выйдем, коза драная!

— Сама ты телка жирная!

Впереди шли, в боевой разборке, подружки, все таскавшие за собой незрячего паренька: «слониха» с лицом отличницы в роговых очках, и мелконькая, шустрая «мышка».

— Ты что его унижаешь?!

— Это я унижаю?! Это ты его спаиваешь!

Подруги встали друг против друга в тамбуре коридора, перед выходом.

— Я спаиваю?! Я если наливаю, так наливаю, как человеку! А ты плеснула ему, как… Он что, не мужик?!

— Какой он еще мужик?! Ты знаешь, сколько ему?!

— Да пошла ты, — надоели дебаты слонихе.

Мышка отлетела к стене, и тотчас, собравшись, с разбега толкнула соперницу. Та пошатнулась. Стала медленно воздевать руки, ширя глаза за толстенными стеклами очков. Паренек заметался меж подругами, и весь переместившийся из зала народ, разделившись соответственно пропорциям, принялся растаскивать противниц. Тем только того и надо было: все это, видимо, происходило не раз, — бестии, удерживаемые людьми, заметались во всю мощь, прыть, напор, во всю силу горла.

Иван осторожно протиснулся меж движущимися «стенками», приоткрыл уличную дверь.

— Всем по своим комнатам! Лариска, пойдем, покурим! — влетела в тамбур Галя.

Лариска, большая, польщено переваливаясь с ноги на ногу, брала из Галиных рук сигарету:

— Ну, а что она, в натуре, не понимает? — рисовано поводила она богатырским плечом.

— Все, проехали.

Мышка выскочила тотчас, как бы настаивая на своем праве быть здесь же.

— А что она?!

— Я сказала, — протянула ей Галя сигарету.

Три огонька появилось в полутьме. Иван стоял по другую сторону крыльца: его не замечали.

— Домой охота, — проговорила Галя. — По дочке соскучилась.

— Каждый раз так, — вздохнула мелкая, — рвешься сюда, рвешься, а приедешь, все одно и то же: перепьются, и понеслось.

— Ты это про кого?

— Пошли, — затушила Галя сигарету.

Иван постоял еще на крыльце. Огонек сигнализации мелькал на лобовом стекле машины, как маяк. Снег пошел, повалил легкими большими хлопьями.

В комнате, на том же месте, как ни в чем не бывало, сидела Галя.

— Ты на машине?

— Да, ты стояла, когда я подъехал.

— Я слышала, что ты подъехал. У тебя хорошая машина?

— Неплохая.

— Иномарка?

— Иномарка, — усмехнулся Иван.

— Давай, покатаемся?

— Ну… — замаялся Ваня, — я все-таки выпивал.

— Мы кружочек, немножко, недалеко? Меня муж никуда с собой не берет?

— А этот, который всегда может приехать?

— С ним неинтересно.

— Почему? Человек так тебя любит?!

— У него «Жигули», — улыбнулась лукаво Галя, — старая, вся воняет.

«Дворники» в одно движение смахнули свежий слой снега, в свете фар открылся летящий навстречу белый мир. Мелькнул мрачный угол деревянного дома на обшитом фундаменте, напоминающий нос сторожевого пса; бдительным глазом блеснуло окно; улицу рассекал, будто выходил на встречу, Храм с неровными, как старая деревенская печь, линиями стен, — все казалось притаившимся древним существом, единым ладом, только сейчас, ночью, возвращающимся в свою истинную жизнь.

— Проклинаешь, наверное, все, думаешь, навязалась на мою голову?

Примерно так он и думал.

— Что ж с вами делать? Такая, видно, моя участь: страдать.

Ваня подъехал к реке. Свет фар разбивался о белое скользящее полотно. Он вышел из машины, она последовала за ним. Теперь были видны контуры дальнего берега с провальными, словно выеденными, межами впадин. Мерцал огонек вдали. Поземка заметала по льду с торчащими клыками торос. Справа, на вершине, казалось, нависающего из тьмы мыса, по ночному небу плыл заново позолоченный купол Успенского собора.

Странное дело: показывать красоты слепой? Что видела она?

— А ты можешь к Собору подняться? — нет, она не смотрела вверх, она смотрела на него.

— Там, вообще-то, знак: проезд запрещен. Но давай, попробуем.

Наклонная, не наезженная, припорошенная талым снегом дорога поднималась вдоль обрыва. Иван медленно, настороженно миновал опасное место, полностью протрезвев, остановился у Храма: старинного, строгого, с неожиданно ярким, огневым шлемом купола.

— Ты далеко встал, — ощутила она ногами землю, — к берегу поехали, к берегу!

С откупоренной бутылкой «Шампанского» в руке, на ходу отпивая из горлышка, она вольно шагала вперед.

— Ты как-то больно смело идешь, — приостанавливал Иван, — там ведь, впереди, обрыв.

— Ты за меня не бойся. Я здесь все исходила.

— Да я за себя боюсь. Темно, скользко.

Он все-таки держал руку наготове, если она так с разгона и шагнет. Но Галя остановилась, встав перед обрывом, и еще сделала полшажка, кончиками носков нащупывая край.

— Волга! — произнесла она. И запрокинула дно бутылки.

— Ты, конечно, очень смелая. Но мне на это тяжело смотреть: я стою, как в прыжке.

— Неужели будешь ловить? Неужели стал бы? — чуть подвинулась она вперед.

— Да не пытай ты меня! Иди сюда, — осторожно, боясь вспугнуть, потянул он ее на себя.

Она подалась, рассмеялась в его объятьях. Снова выпила. Протянула бутылку ему.

— После водки «Шампанское»? — покачал он головой. Но сдался.

— Тебе жить охота, я понимаю. А мне — хоть сейчас бы! Если бы не дочь!..

Она скользнула ладонью по его руке, будто в ласке, перехватила бутылку, сделала резкий глоток. Развернулась к Волге.

Ему хотелось, но неловко было спрашивать: что она видит?

— Белое, белеет, вижу, — проговорила она.

Снег падал редкий, будто кончались его запасы. Хлопья вдруг взвивались в неощутимых воздушных потоках, теряясь за пределами высвеченного фарами пространства. В Плесе еще местами горели огни. Неспроста художнику эти места и навеяли картину «Над вечным покоем». Пойма Волги отчаливающим кораблем с надраенной палубой словно отправлялась в неведомый путь…

— Почему вы, мужики, так стерв любите?!

Галя круто запрокинула бутылку, поперхнулась, согнувшись пополам, ноги тотчас скользнули по краю и, широко взмахнув, она взвилась над обрывом. Глаза его — так и зафиксировали: полет. Каким чудом ему удалось поймать ее? Подхватить, будто птицей соколом? Он просто обнаружил женщину в своих руках, причем уже далеко от края мыса, куда они приземлились, словно упав с высоты.