Миколас Слуцкис - На исходе дня

Запищал младенец — не обошлось и без него! — грудастая молодица кинулась трясти коляску, полную кружев и крика. Погрозив невестке, толстуха метнулась к коляске с пустышкой в руках и сунула ее в белую, исходящую ревом пену кружев. Плач, на мгновение стихший, раздался снова, тогда она выхватила кружевной куль и стала подбрасывать его у меня под носом.

— Опоздали! В аэропорт опоздали! — перекрикивая младенца, орала она. — Этот болван, выезжая, машину не проверил! — мотнула головой в сторону молодого человека, вероятно, сына, чьи саженные плечи распирали пиджак пятьдесят четвертого размера. — Только отъехали, карбюратор, видите ли, засорился! Я тебе засорюсь, дубина пьяная! Что теперь дядя Рокас, гость из Сан-Франциско, подумает? Просил встретить, мол, боюсь собак, так и написал: боюсь, у вас они без поводков бегают. Понимаешь? Когда дядя Рокас еще пастушонком был, собака его покусала. Мы правильно попали, молодой человек? Дома, как близнецы!

Пока младенец, успокоившись, чмокал у груди мамаши, а умытые детишки тузили друг друга за спинами взрослых, распахнулась дверь Жаленисов. Словно выброшенный реактивным двигателем, взлетел рой звуков, запахов и красок, который могло вызвать лишь наличие гостя, и не какого-нибудь — из Америки!

Дурачье, болваны вы последние! — застонала толстуха, локтями прокладывая себе путь сквозь пришедшее в движение семейство. — Все нас обскакали, все опередили. Даже какие-то свояки двоюродных братьев, десятая вода на киселе! Где гостинцы? Цветы, цветы-то куда засунули, остолопы?

Вся компания с коляской и стариком в арьергарде — хлынула на гудящий базар, в который превратилась недавно отремонтированная квартира Жаленисов. Мне показалось, что в дверях пошатнулась бедная Жаленене, атакованная новой толпой. Живой, я посочувствовал бы ей, полумертвый — лишь пожал плечами.

Дядя? Дядя из Сан-Франциско? Какое-то время вызванное этой новостью видение блуждало во мне — наподобие мысли о том, что хорошо бы залезть под душ, — не задевая мозга. Впрочем, его, мозга, больше не было — череп пуст, содержимое вырезали и выбросили, как аппендикс, едва реагирует на уколы иглы. Снова повалился на пол и уставился на собственные ребра — послушные инстинкту легкие рвались в царство кислорода, не обращая внимания на апатию тела. Не то дремлющего, не то бодрствующего, во второй раз подняли меня звонок и удары в дверь.

— Пардон, Ригас! Не в те ворота попал!

Щуря розовые поросячьи веки, словно глаза ему вовсе не нужны, протягивал мне левую лапу Викторас, правую почему-то прятал за спиной. Мелкий жулик, а я его недавно чуть на пьедестал не вознес…

— Штаны в ломбард заложил? Попросил бы у меня, подкинул бы грошей! Кхе-кхе!

— Давненько не виделись. Ну и как обираете покойничков? Успешно?

— А чего, они народ не кляузный! Зря нос воротишь. — Солидно шуршало сукно костюма, скрипели финские туфли на платформе, а пальцы посверкивали кольцами. Даже обычный запах несвежей кулинарии отсутствовал.

— Кому силос тащишь? — Вместо меня, все еще равнодушного, полюбопытствовала привычка. За спиной Викторас прятал букет.

— Сказать страшно! Лопнешь от зависти.

Его нос заблестел и заострился, меченный роком лоб украсился ямкой.

— Только не бреши, что дядя из Америки…

— Кхе-кхе! Уже знаешь! Не башка у тебя, парень, академия наук! — Викторас бросился обниматься, хлопать по спине — все-таки запахло кулинарными отбросами. — Четверть или осьмушка дяди! Восемьдесят ему с лишком, но заставлю тряхнуть мошной! Кхе-кхе!

— Их дверь левее. Желаю успеха! Встретишь там еще тридцать восемь родственничков, жаждущих опустошить валютный магазин. Тридцать восемь, не считая истосковавшихся младенцев и стариков из богадельни. Чао, малыш! — И, вытолкнув Виктораса, я захлопнул дверь.

Врезал ты ему авторитетно, похвалил я свое отражение, проходя мимо зеркала. Сколько сил унес этот мирный залп, сообразил лишь бездыханно вытянувшись. Снова Викторас изгадил мою мечту? Растоптал башмаками на платформе? Но недолго лежал я полумертвым. Расшевеленный мозг не желал больше пребывать в оцепенении, нервные импульсы пронизывали его вдоль и поперек. Дядя, дядя из Америки? Добро пожаловать, вам восемьдесят с лишним, и вы боитесь собак, которых дразнили семь десятилетий назад! Четверть, осьмушка или сотая часть дяди, привет вам! Неужели я хуже, чем этот кусок говядины с гладиолусами в лапе? Почему объявился его дядя, а не наш, разводящий крокодилов для чемоданов? Пусть не крокодилов, пусть хоть подтяжками торгует! Чем не бизнес — подтяжки? Цветы и скиландисы вперед! Янтарь и сушеные грибы — следом! Просто и гениально! Не соскучился, говорите? Ничего, заставим рыгать литовским борщом… Объявление в газете «Гимтасис краштас» [6] «Тимтасис краштас» («Родной край») — еженедельник, издающийся в Вильнюсе и предназначенный для литовцев за рубежом. , трогательное дядюшкино письмо, ну и… приглашение Риголетто Наримантасу погостить в США. Плюю на валютный магазин! На Бродвее тоже есть магазины. Еду, любимый дядюшка! Вот уж насыплю соли на хвост и Владе, и Сальвинии, всем Мейрунасам, Наримантасам и Казюкенасам!

Внутренний слух не предупредил меня, что вью веревку из песка. Может, и шептал что-то, но робкий его голос заглушался гулом из квартиры Жаленисов — там уже песня загремела. Как через усилитель, доносилось квохтанье Виктораса. В глазах покачивалась его победоносная, сияющая блаженством морда. Земля полна чудес, но являются они не размазням, погрязшим в самокопании!

Вскочил, кости, мышцы и нервы сплавились в послушный, гибкий механизм. Как мяч, бросил его в ванну. Веселые струи скребли грудь, подзуживали, подстегивали мои желания, даже полное имя, внесенное в заграничный паспорт, не раздражало Кто сказал что моя магистраль проходит только через Григишкес Вевис и Электренай? Стоп! Нужна будет характеристика, а я, болван, институт бросил… Из-за такой мелочи рухнет мост через Атлантику? Мокрыми рука ми схватил ватман, вдохновенно и самокритично начертал свой образ: к телу жирной свиньи пририсовал фотографически точное лицо, чтобы маэстро не спутал со своим. Сунув в конверт, надписал адрес. Маэстро будет икать от счастья, и характеристика обеспечена.

Ожившую надежду вместе с ожившим своим телом швырнул на улицу. Надежда неслась, опережая телесную оболочку, влажную уже не от болезненной слабости — от горячего, освежающего силы пота Надежда летела впереди меня, цеплялась за троллейбусы и автобусы, звякала телефонами-автоматами. Она творила себя, как упругая масса на гончарном круге, казалось, вылепит из воздуха любую форму В прыгающем зеркальце такси я с трудом узнал Ригаса — костюм белейшая рубашка, широкий пурпурный галстук, на подбородке ни единого волоска И когда это успел я побриться, напялить костюм, пылившийся в шкафу между платьями Дангуоле? Треснуло под мышкой когда вваливался в такси Осторожнее, юный мистер В стекле телефонной будки отражался элегантный манекен. Должны были быть и крылья, просто они не видимы, чтобы идиоты не спрашивали, где купил.