Миколас Слуцкис - На исходе дня

— Сле-до-ва-тель, доктор…

— Так бы сразу и говорили! — резко прервал Наримантас шелестящий шепот Алдоны, сердце сжали холодные пальцы страха. Ригас? Не по его ли душу явился следователь? Шатается без дела, в голове какие-то дурацкие сюжетики… Можно ли отбить человеку память на время?..

— Ска-жу, док-тор за-нят. Хоро-шо?

Он и был занят — снимал у больного швы.

— Закончите, сестра.

— Что это вы по-блед-нели, доктор?..

Моя руки, Наримантас вспомнил о Шаблинскасе. Нет, это по его поводу! Конечно, по его: подозрительный груз, авария… Уф!.. И сразу стало неловко — обрадовался. Служитель правосудия в больнице — не новость, иногда и не поймешь, что за чем следует: медицинский случай за криминальным или криминальный за медицинским. А то и врача обвинят — зарезал, отравил, — темных-то людишек хватает.

— Здравствуйте, доктор. Очень рад.

— Чем могу?.. Доктор Наримантас.

— Очень, очень приятно! Лишка. Следователь. Меня тут информировали, что вы оперируете.

— Пустяки, швы снимал. Ниточки тянул.

— Вот и мы ниточки тянем.

— Кажется, вы не медик, юрист?

— О, прошу прощения!

Распылались щечки красным ранетом, молодой еще, года три-четыре работает, не больше. И пижон: пенсне, бородка. А усмешка как у Ригаса… хотя, если поставить рядом, абсолютные противоположности. Впрочем, лучше при этом человеке о Ригасе не вспоминать, мелькнула суеверная мысль. Наримантас поднял руку, щелкнул выключателем. Ослепительно вспыхивают люминесцентные лампы, шипят, гудят, словно поджигают воздух, и на узле галстука Лишки тоже загорается, рассыпая искры, старинная булавка. Похожую дед как-то подарил Ригасу, с жемчужной головкой, вспоминает вдруг Наримантас, хотя следователя надо опасаться, не думать при нем о Ригасе: а ведь сыну пошли бы и булавка эта, и элегантный костюм…

— Разрешите, доктор? — Лишка стал увереннее при ярком свете и спешит приступить к делу. — Привела меня к вам крышка.

— Не понимаю.

— Неудивительно, — улыбается следователь сочувственно и вежливо, но улыбка его, похожа на улыбку Ригаса, так прямо и заявляет: мол, тебе сто лет, и пусть ты кое-что смыслишь в болезнях, однако ни черта не знаешь о мире за больничными стенами. — Сейчас все объясню. Жестяная крышка. Кругленькая такая, для закатывания стеклянных банок. На первый взгляд мелочь, но…

— Вы хотите говорить с больным Шаблинскасом?

— Угадали… Не будь этой крышки, не было бы идела Шаблинскаса.

— Да?

— Прекрасно понимаю, как мы, следователи, мешаем вам, служителям Эскулапа. Врываемся в храм медицины…

— Храмы — это в кино и сказках. Слышите, как транзисторы вопят? Наши больные за жизнь цепляются… Вчера на ладан дышал, а сегодня уже транзистор крутит.

— И все-таки не станете же вы отрицать, обстановка тут у вас особая…

— Ну ладно… Перейдем к делу. Слушаю.

— Если попру напролом, вы едва ли поймете меня, уважаемый доктор! А не поймете — не допустите нынче к гражданину Шаблинскасу.

— К больному Шаблинскасу.

— Разве больной перестает быть гражданином?

— Послушайте, товарищ Лишка, успех вашего предприятия не зависит от моей гражданской совести. Шаблинскас в бессознательном состоянии! Больной Шаблинскас. — Наримантас не сомневается, что следователь считает его наивным идеалистом, да он и сам о себе думает почти так же. — Мне кажется, Шаблинскас — честный человек.

— Уважаю ваше мнение, но лучше всего свою честность может доказать сам Шаблинскас. — Лишка, или Ригас, переодетый в костюм следователя, — такие они теперь похожие! — снисходительно улыбается, не собираясь ослаблять накинутую на шею Шаблинскаса петлю. Петля эта душит и Наримантаса, он ворчит:

— Так что там за крышка?

— Вот, доктор, пожалуйста.

В цепких пальцах засверкал желтоватый кружочек, зайчик ударяется в стекла шкафа, отскакивает и зажигает пенсне следователя.

— Ничего не понимаю.

Сейчас поймете! — Приятный, хорошо поставленный голос Лишки пытается успокоить его, как испуганного ребенка. — Такие крышечки очень широко применяются в быту. Огурцы, компоты, тушеные цыплята… И не только хозяйки за крышкой охотятся. — Жестяной кружочек сверкает в поднятой руке Лишки. — Без нее, шельмы, консервная промышленность остановилась бы. Салаты, супы, варенья и так далее и тому подобное.

— Ну а если короче?

— Коротко и ясно, доктор, — крышка победно вспыхивает, — в кузове грузовика Шаблинскаса обнаружены тысячи таких крышек! Рассказывать дальше?

Наримантас пожимает плечами — не мои свиньи, не мой горох! — какое ему дело до всяких расхитителей! И в душе закипает злоба на этого пижона — роется в грязном белье Шаблинскаса, а тот едва живой.

— Малый пенек воз переворачивает! Да, доктор, как ни крути, а наша крышка… — «Наша» он произносит подчеркнуто. Наримантас даже отрицательно машет рукой, пытаясь недвусмысленно отмежеваться. — Одно предприятие обеспечивает крышками несколько республик. В плановом порядке, в установленные сроки и в определенных, количествах. Вы думаете, доктор, это большое предприятие? Крышки штампует автомат — сотни, тысячи, миллионы крышек. Стоит пяток автоматов — вот и все предприятие. Однако необходима еще резиновая прокладочка, чтобы крышку можно было пустить в дело. Прокладочку надо вложить в паз, а это уже работа для рук, для множества рук. Видели когда-нибудь, как она вкладывается?

— Нет, не приходилось. — Наримантасу становится неловко, словно его уличили в том, что не побывал на башне Гедимина, или на Красной площади, или не знает, что такое Тадж-Махал.

— Так вот, вкладывают эти резиновые кружочки слепые. Не удивляйтесь, скорость и точность движений. Поверьте, волнующее, дух захватывающее зрелище! За смену вырастают горы готовых крышек. Целые хребты вырастают и в цехе и на складе. Сразу не сосчитаешь. Крышечный монблан! Если есть желание, могу свозить, посмотрите.

— Шаблинскас без сознания! — Наримантас все больше раздражается, но правым себя перед этим юным златоустом почувствовать не может. Действительно, многое он в жизни проглядел — всякие крышечки, прокладочки…

— Мне поручено расследовать крупное хищение. И чем скорее, тем лучше, доктор!

— А мне — лечить больного, оберегать его покой.

— Говорят, Шаблинскас все какие-то деньги поминает. Может, и о крышках что-нибудь?

— Бредит он. Понимаете? Бредит.

— А вы бреду поверили? Честный человек, да?

— Да, честный! Не сомневаюсь.

Хочу, чтобы был честным, очень хочу. Жажду! Только вот поправится ли?..

— Ну что ж… Надеюсь, еще увидимся. — Улыбка Лишки снова вызывает в памяти Ригаса.

— Люди! Люди! Господи, да куда же вы все подевались?

По коридору разносились вопли молоденькой врачихи. Год назад еще болтались у нее за спиной две жиденькие косички, а ныне рассыпается по плечам масса темных блестящих волос. Возбужденное и почему-то заплаканное ее личико показалось Наримантасу незнакомым, только по несуществующим косичкам узнал, они и сейчас незримо мотались, как упрек мрачным бородатым старцам, выдумавшим это трудное дело — медицину.