Дэвид Бэддиэл - Время спать

Может показаться преждевременным стремление добраться до плода, который, по мнению многих, растет на самой вершине дерева сексуальных странностей, но Дина любит экспериментировать. Она меня всю ночь просила: «Скажи мне, что тебе нравится. Скажи мне, что тебе нравится». Я почему-то ответил, что сосиски. И «Карпентерс». Дина сочла это неудачной шуткой, реакцией на давление с ее стороны. Она хочет, чтобы я с ней разговаривал во время секса. А я не знаю, о чем. Знаю, что там говорят: «о да, детка», «сделай мне хорошо», «тебе нравится? а? мой член у тебя в заднице, тебе нравится?», «о-о-о! о-о-о! о-о-о!», «ja, meine Titten, ficken Sie meine Titten», «ха-ха-ха-ха!» Я не могу такое говорить — иначе мне придется отрастить усы и перекрасить квартиру в пурпурный цвет. Так что, когда она потребовала ответить нормально, я просто и безо всякого выражения сказал: «Анальный секс».

Я еще сказал, что всегда мечтал о нем, как о рождественском подарке.

— Поня-я-ятно, — протянула она, поворачиваясь на спину.

— Что такое?

— Я не уверена, что это удачная мысль.

— А почему?

— Почему? А ты попробуй повернись…

— У женщин болевой порог выше, чем у мужчин.

— Это правда, — согласилась Дина, приподняв бровь.

— Естественно, мы все прекратим, если будет больно.

— У меня такое ощущение, — сказала она, повернувшись на бок, чтобы лучше меня видеть, — что ты эти доводы вызубрил наизусть. Ты, случаем, никого еще об этом не просил?

Я прикусываю верхнюю губу, будто пытаюсь вспомнить что-то.

— А тебе не кажется, что Элис и Бен выглядели… забавно сегодня? — поинтересовалась она, барабаня пальцами по подушке.

— То есть об анальном сексе мы больше не говорим?

— Нет. Они кажутся напряженными из-за этих своих стандартов. Хотя и не насколько напряженными, как мои ягодицы последние пять минут.

— Тебе лучше знать. Ты с ними больше общаешься.

До меня начинает доходить, что мы не только больше не говорим об анальном сексе, мы вообще забыли про какой бы то ни было секс. Я положил ладонь ей на бедро и мгновение наслаждался мягкостью ее кожи, пока она резким движением не сбросила мою руку.

— Это сложно объяснить. Сначала мне показалось, что им было не очень комфортно с… — она замолкла на мгновение, как парашютист перед прыжком, — нами.

Я пропустил это слово мимо ушей.

— А теперь?

— А теперь мне кажется… — она двигала челюстью так, будто жевала жевательную резинку, — что слишком много чести. Что-то беспокоит их, и это не имеет никакого отношения к нам. Похожее напряжение возникало и дома. Не все время, конечно. Так, время от времени.

— А почему вы с Элис не поговорите об этом?

Лицо Дины скривилось в гримасе.

— Мы… не особенно обсуждаем личное. То есть, о ее личной жизни мы практически не разговариваем. Большей частью, потому что все было тихо и гладко. Говорить не о чем.

— Но о тебе вы разговариваете…

— Немного, — ответила она, слегка покачав головой из стороны в сторону. — Но очень устаешь, когда тебе дает советы человек, сам в них никогда не нуждающийся.

Она улыбнулась, но улыбка была предназначена скорее ей самой, чем мне.

— Ты всегда готов выслушать рассказ о чужих бедах, но только если сам потом сможешь рассказать о своих, — сказала она.

Повисло недолгое молчание.

— А тебе раньше никто этого не предлагал?

Секунду Дина не могла понять, о чем я спросил.

— Может, и предлагал, — ответила она не без иронии.

— …Майлз? — все же спросил я после недолгих мысленных дебатов о том, стоит ли упоминать в этом контексте имя усопшего.

Похоже, ей было не очень приятно это услышать; я решил, что это реакция на сам факт упоминания имени Майлза.

— Прости, я…

— Нет, ничего.

Зрачки у Дины сузились до такой степени, что она, наверное, ничего не видела при таком освещении; казалось, она что-то обдумывает.

— Ладно, можешь трахнуть меня в задницу, если для тебя это так важно, — сказала она, поворачиваясь и одновременно с этим вздыхая.

Я оказался перед выбором. С одной стороны, Дине явно не нравится эта затея; любой настоящий джентльмен, не задумываясь, ответил бы: «Да что ты, забудь»; весьма и весьма возможно, что после соития меня захлестнет отвращение к самому себе. С другой — я мог заняться анальным сексом. Боюсь, выбор был очевиден. Я бы, конечно, предпочел небольшую прелюдию, но ничего не мог поделать с тем нарастающем ощущением в паху, которое было, думаю, вызвано прямотой ее предложения; прозаичный секс, уподобленное конвейеру сознание проститутки, решительность поклонницы какого-нибудь певца, расстегивающей ширинку охранника, — во всем этом есть что-то неимоверно возбуждающее; отказ от таинственности секса — это, наверное, самое откровенное обнажение из всех возможных.

К счастью, у меня была на всякий случай припасена баночка вазелина. Я сходил в ванную и взял ее, а вернувшись, застал Дину покорно лежащей на животе. Я запустил руку в банку, достал побольше вазелина и щедро намазал им свой член; затем, паразитируя на данном мне праве, я раздвинул ей ягодицы указательным и средним пальцами правой руки и посмотрел на ее анус. Мысленно приказав глазам использовать весь свет, который только есть, я даже сквозь решеточку теней, которые появились, когда я повернул прикроватный светильник к стене, видел, что все прекрасно, просто классика: все аккуратно загибается вовнутрь, цвет коричневатый, правда с оттенком розового по краям, практически без волосков, почти идеальной формы звездочка. Это может показаться довольно банальным, но анус чем-то похож на пупок, с той лишь разницей, что пупки бывают наружу, а мне это совсем не по душе. На мой взгляд, эротическая привлекательность ануса заключается отчасти в том, что это приглашение в тело, внутрь. С другой стороны, он мне еще и пуделя напоминает.

— Давай уж, вперед, — сказала Дина, в голосе еще чувствовался тот вздох.

Я заботливо поднес скользкую головку члена к ее заднему проходу, но соскользнул, как самый бездарный фигурист на катке; Дина что-то недовольно пробурчала, и я попробовал еще раз. Несмотря на то, что член у меня скользкий, как новорожденный тюлененок, все равно, как всегда, был момент абсолютного сопротивления, возникло ощущение, будто мы подошли к тому пределу, где тело задраивает все люки; но затем я вырвался на безбрежные морские просторы.

— Уф, — отреагировала Дина, без тени намека на то, было ли ей приятно или больно.

Захваченный в безжалостные анальные тиски, я сразу же понял, что переборщил с вазелином, и теперь мог соприкасаться только… в общем, только с вазелином, темно-коричневым цилиндром из вазелина, но это не важно; я все равно мог чувствовать, как слегка напрягается задний проход, когда я двигаюсь в обратном направлении, да и к тому же, как я говорил, анальный секс происходит большей частью совсем в другом месте — в голове. Я как раз собирался подобрать слова, чтобы потом снова и снова с их помощью вызывать к жизни собственные движения, когда Дина опередила меня: