Дэвид Бэддиэл - Время спать

— Каких еще воспоминаний?

Он подносит лампу поближе к лицу, и я вижу, как в его глазах пляшут огоньки — отражение огня лампы.

— Ну… воспоминаний. О том времени.

— Я думал, это было чудесное для вас время. Вы же столько всего нового узнавали о себе.

— Да, а потом ты положил этому конец.

— Я этого не делал.

— А кто тогда?

Презрительно фыркнув, я спрашиваю:

— А Фрэн о Бене ничего не говорила?

Он хмурит брови: такие обычные мыслительные процессы, как попытки вспомнить, о чем шел разговор в тот раз, даются, должно быть, нелегко, когда у тебя в голове гудит.

— Не думаю. А что?

— Помнишь, она о нем упоминала в том телефонном разговоре…

— Да…

— Не знаю. Просто меня беспокоит….

— Что? — с интересом спрашивает он, заглотив наживку.

— Не сказал ли он ей чего-нибудь такого, что заставило ее уйти.

Я на мгновение выглядываю из-за своей маски напряженных раздумий.

— Я все это тебе говорю для того, чтобы ты не думал, будто это я пытался вас разлучить.

Даже в этом полумраке вижу, что Ник мне верит. Страдающим психозами людям свойственно полагать, что мир вертится вокруг них.

— Ясно, — говорит он. — Но Фрэн — сильная женщина. Ее бы никогда не отпугнули слова Бена, что бы он ни говорил.

Я киваю, отдавая ему инициативу. Подсказки и намеки сами возникают.

— Если только… — задумывается он.

— Что?

— Если только между ними ничего не было.

Старый добрый Ник. Прежний Ник. Он все еще где-то там, вынюхивает секс, как собака в парке.

— Вряд ли. Разве она стала бы от тебя скрывать?

Прежний Ник вступает в схватку с теперешним.

— Ну… да. То есть я бы хотел думать, что не стала бы. Мы были так близки. Но теперь я склонен полагать…

— Все равно не верю. Ну зачем Бену изменять Элис?

— Элис — это не Фрэн, — решительно говорит он.

— Я Знаю.

— Не думаю, что ты поймешь, но Фрэн… у Фрэн есть внутренняя красота, и если ее увидеть, то поверхностная внешняя красота уже с этим не сравнится.

Для него становится важным — нечто похожее произошло с Беном — утвердить привлекательность Фрэн как личности.

Судно дает небольшой крен, и, проскользив по полу, мне в ногу врезается нечто тяжелое и остроконечное. Я наклоняюсь и поднимаю рулевое колесо, классическое — как в фильмах про пиратов.

— А оно не должно быть приделано к чему-нибудь? — интересуюсь я.

— Это не родной штурвал, — объясняет он. — Я купил его в антикварном магазине на Эджвер-роуд. Надо будет разобраться, как оно присоединяется.

Я ставлю колесо себе на колени.

— Она была так расстроена, — лицо Ника становится жестче. — Наверное, он повел себя как последний подонок.

— Начнем с того, что ему вообще не стоило завязывать с ней отношения.

Мысль его шагает широко, и он не замечает моего резкого перехода от сомнений к уверенности.

— Ни в коем случае, — соглашается он.

Ник опускает лампу, но мне уже нет необходимости видеть его глаза — цель моя уже достигнута. Это было нетрудно — человеку, возомнившему себя Мессией, необходимо предназначение. Сидя в темноте, я верчу рулевое колесо и подумываю, не будет ли лишним напомнить ему адрес Бена и Элис.

Это ужасно; хуже я в своей жизни никогда не поступал. Моим действиям нет никакого морального оправдания; если, конечно, понимать под моралью систему правил и ограничений, не позволяющую нам предпринимать что-то в собственных интересах, если это может навредить другим. Но есть и другая мораль, точнее, другой кодекс поведения, как в наказе Полония Лаэрту — «всего превыше: верен будь себе». Зачастую эти две морали могут друг другу не противоречить — можно быть верным себе, не причиняя вреда другим, если, конечно, вы не Джек-потрошитель. Но, к сожалению, иногда жизнь подстраивает все так, что с эгоизмом не справиться, он накатывает неумолимо, как волна, и остается только довести все до предела, до момента его окончательного торжества. Чего бы это ни стоило.

Не могу заснуть — и все из-за этих философствований. Я приподнимаю голову и, расцарапывая старую рану, смотрю на часы: три часа две минуты. Как вы знаете, спалось мне все лучше и лучше, но после того разговора в кафе я полночи думал, что теперь делать, а вторую половину ночи провел в борьбе со сном, ребяческой борьбе с последствиями «удачной» гипнотерапии Элисон Рэндольф. Потом засыпать стало легче, но иногда кажется, будто я стою на одном берегу и мне ни за что не перебраться на другой в царство сна, пока не почувствую мягкое прикосновение Дининой щеки, прильнувшей к моему плечу.

Однако сегодня ночью все иначе. Это не та бессонница, что знакома мне, — а я за эти годы очень хорошо ее узнал. Это бессонница для идиотов — это даже не из серии «а вы пробовали „Калмс“ принимать?», это когда люди, услышав, что тебе не спится, спрашивают: «Много размышлял? У тебя что-то на уме?» Нет. Если уж на то пошло, что-то может разорвать мозг вспышкой молнии, какой-нибудь фантом может по-паучьи заползти в мысли. Но если вы думаете о каком-то конкретном событии, сожалеете о каком-то поступке, то я отказываюсь классифицировать подобное расстройство сна как бессонницу. Ведь в конце дня, то есть ночи, можно просто выкинуть это из головы; нужно лишь устранить причину. Нужно лишь дойти до машины и вынуть из нее бомбу замедленного действия.

Хуже, если таймер уже включен.

Два часа тридцать три минуты и две недели спустя. Дела идут своим чередом, а не так, как предполагал я — если, конечно, не брать в расчет, что мне опять не спится. Я думал, Ник направится прямиком к Бену и Элис, чтобы все выяснить, — он выглядел таким решительным, когда я уходил. Я три дня пребывал в полной уверенности, что сейчас позвонит Элис, вся в слезах, и, возможно, она не будет знать, где переночевать. Спокойно выслушаю ее рассказ о том, как Ник что-то нес насчет Бена и этой Фрэн, как Бен все отрицал, как она поверила ему, приняв историю Ника за бред сумасшедшего, как она начала беспокоиться, замечая, что Бен чего-то не договаривает, как она увидела вину в его глазах — что делать, кому верить? И только тогда я вступлю в разговор.

Но ничего подобного. Я видел их пару дней назад и был взбешен тем, насколько счастливыми они выглядят. Бушевавшая некоторое время буря религиозного невроза стихла, и единственной темой, которой они касались (и то из-за меня), был отъезд Дины. Расстроившись, я снова съездил в Новую Венецию, чтобы попробовать накрутить Ника посильнее — возможно, у него опять провалы в памяти и ему просто нужно напомнить, — но судно Ника исчезло. Бесследно. Я пытался поговорить с его соседями, но было похоже, что «Вандерлуст» никто не видел, хотя владелец другого судна, тоже плавучего дома, только в полукилометре оттуда, старый морской волк в элегантном наряде от Николь Фари, рассказал мне, все время отвлекаясь на свой пейджер, что помнит «какого-то парня в шляпе и с туалетом в руках», которого он принял за работника лондонского «Водоканала».