Дэвид Бэддиэл - Время спать

— Бен, а ты записал матч тура на прошлой неделе?

— Конечно. «Ньюкасл» играл великолепно. Невероятно, как сильно сказывается, что тренер был в свое время выдающимся игроком.

Не надо больше говорить о Дине — может показаться, что я давлю на них, зондирую почву. Так что я отправляюсь в надежный и безопасный мир футбола, где план беседы известен заранее, где я могу говорить, и говорить, и говорить, не опасаясь проговориться.

Похоже, Элис на секунду задумалась. Но и она вдруг включается в нашу беседу:

— По-моему, Киган должен был стать тренером сборной Англии еще три года назад. Помнишь, как Джимми Армфилд рекомендовал его Футбольной ассоциации, но там все были за Венэйблса.

У Элис, как видите, есть еще и туз в рукаве — искренняя страсть к футболу. От имени мужчин могу сказать, что список эмоций, которые возникают при знакомстве с женщиной, заявляющей о своем интересе к футболу, таков: подозрение, подозрение и еще раз подозрение. В глубине мужского сознания таится уверенность в том, что это не искренний интерес, что должна быть какая-то подоплека. Вероятно, все дело в желании женщины отличаться от других; или, что более вероятно, она просто хочет порадовать своего мужчину; или, вероятнее всего, это отпечаток лет, проведенных с мужчиной, который постоянно смотрит футбол и говорит о футболе: она решила, что лучше попытаться понять хоть что-то из рассуждений футбольных экспертов, чем провести половину отведенного ей на земле времени в молчании. Но Элис, похоже, влюбилась в футбол еще четырехлетней девочкой, когда отец взял ее с собой на матч «Лейтон Ориент», команды третьего дивизиона, и если человек в состоянии оправиться от этого душераздирающего зрелища, значит, он по-настоящему любит футбол. Элис действительно разбирается в футболе, можете мне поверить, поскольку я тоже разбираюсь в футболе, а я разбираюсь в футболе по одной причине, о которой Элис даже не подозревает. Причина такова: в конце двадцатого века умение разбираться в футболе заменило умение забивать мамонта в качестве доказательства мужественности. «Как звали игрока „Порт Вейл“, которого вызывали в сборную?», «У какой из команд Премьер-лиги самое короткое название?», «Как звали шестерых игроков „Саутхэмптона“, в разное время игравших за сборную Англии с капитанской повязкой?» Эти вопросы, как и многие другие, на самом деле означают только одно: «А у тебя есть член?» Но становится страшно, когда тебя ловит в баре какой-нибудь футбольный спец и зажимает в углу: «Ладно. Перечисли всех обладателей Кубка Англии с 1946 года». И ты должен перечислить их и их соперников в финалах и сказать, какой был счет; а если он настоящий псих, то и количество зрителей на каждом матче, и если ты хоть раз ошибешься, то ты — разочарование месяца. А самый ужасный момент наступает, когда он спрашивает: «Ну и что ты думаешь о Брайане Харкнессе?», а ты понятия не имеешь, кто такой Брайан Харкнесс, но этого нельзя признавать, так что наудачу начинаешь говорить общие фразы, что-то вроде: «На мой взгляд, он интересный игрок», на что футбольный спец выдает: «Он — физиотерапевт в сборной Англии». И тут ты вдруг замечаешь в его взгляде презрение, в этом взгляде видно, как тот портрет самого себя, который ты с такой тщательностью вырисовывал, сначала темнеет по краям, а потом сгорает.

— …и Мик Ченнон, — заканчивает мысль Бен.

— Точно. — соглашается Элис, унося на кухню грязные тарелки. — Он шестой.

Бен поворачивается ко мне, улыбаясь. Думаю, он гордится тем, что она разбирается в футболе — это ведь как банк сорвать.

Вечер проносится быстро: я хорошо провожу время, съедаю больше, чем Бен и Элис, вместе взятые, мы разговариваем о людях, которых уже успели обсудить до того, обычные темы для разговора слегка переиначиваются, но атмосфера по-прежнему дружеская. На часах ноль сорок восемь, я ухожу. Для меня рановато, но обычно в это время люди начинают странно себя вести: они зевают и потягиваются, — а это, в общем, означает, что вечер подошел к концу. Я ухожу, но прощального поцелуя не получаю ни от него, ни от нее — устало улыбаясь, они провожают меня до двери. Иду по дорожке от дома, оборачиваюсь, чтобы посмотреть на их силуэты в окне, и в этот момент меня переполняет желание немедленно и решительно во всем признаться, высказать все то, что давил в себе весь вечер. Но я как рабочий, забивающий сваи: один поворот рычага, и моя мысль, сверкнув напоследок, затухает. На этот раз.

Подъехав к дому, останавливаюсь у тротуара и вижу, как Человек, Который Живет Этажом Ниже, открывает дверь и заходит к себе. В доме две квартиры, а там, где в свое время был, наверное, главный вход, теперь две двери, так что Человек, Который Живет Этажом Ниже, может входить и выходить, не говоря нам с Ником ни слова. На нем, как всегда, желто-коричневый шерстяной костюм, который ему не идет, похожая на похоронное сомбреро черная широкополая шляпа, которую он натягивает на глаза, едва только завидев кого-нибудь, кто может с ним ненароком поздороваться. Я понятия не имею, как его зовут, чем он занимается, но у меня есть телефон той квартиры — прежние соседи оставили. Как-то раз мы с Ником напились и шутки ради позвонили ему в три часа ночи. Он взял трубку и сказал спокойно, отчетливо, как будто ждал этого звонка: «Нет». Нет. Отказавшись от первоначального замысла пропеть веселую песенку Русса Эбботта «Я люблю вечеринки», мы молча повесили трубку и даже протрезвели от стыда.

Я великодушно жду, пока он не исчезнет за дверью, и только потом выхожу из машины. Смотрю на окна: свет в гостиной не горит, но видно какое-то мерцание. Я знаю, что это за мерцание; стоит мне войти в квартиру, послышится звук выключающегося видеомагнитофона, а по телевизору будут идти новости.

— «Секс с привидениями» смотришь? — интересуюсь я, вешая куртку в прихожей.

— Как ты мог такое подумать? — возмущается Ник. — Это «Эротические каникулы Баттмена-2».

Ах, порнография. Милая, чудесная порнография.

Я вхожу в комнату. Ник сидит в одних штанах в кресле, методично выискивает блох то на себе, то на кресле и топит их в расписной фарфоровой кружке с водой. У Иезавели нет блох; точнее, теперь нет, и я могу это доказать: у меня все руки в шрамах от застежек на противоблошиных ошейниках. Но вот у кресла, в котором сидит Ник, они еще есть. Скорее всего, в какой-то момент, когда у Иезавели еще были блохи, она сидела в этом кресле. Но поскольку блохи абсолютно невосприимчивы ко всем представленным в зоомагазинах порошкам, я подозреваю, что она не просто там сидела, а занималась генетическими исследованиями, создавая новый подвид блох — суперблох. Если даже порошки не помогают, то что еще я могу сделать? Нельзя же надеть противоблошиный ошейник на кресло.