Уильям Сатклифф - А ты попробуй

– Ну, ты ревнуешь – не только Джеймса из-за того, что он уехал, но и его девушку. При этом считается, что ты его друг. Я хочу сказать, что если ты так относишься к своим друзьям...

Вот этого я не ожидал.

– Что ты имеешь в виду?

– Насчет чего? – Она усмехнулась.

– Что значит “ревнуешь его девушку”?

Она отвернулась, делая вид, что разглядывает публику в пабе.

– Черт – я имею в виду себя, – сказала она. Потом бросила на меня один из своих взглядов. Один из тех, в ответ на которые приходится отводить глаза.

– Ты, кажется, не понимаешь наших отношений с Джеймсом, – сказала она. – Мы уже не дети. Это не тинэйджерское катание на багажнике велосипеда, ясно?

– Но вы ведь еще тинэйджеры.

– Да – но мы не катаемся на велосипеде. Мы занимаемся любовью.

Она сказала это для того, чтобы вывести меня из себя. Я не видел другой причины.

– Очень впечатляет.

– Дэйв, ты понимаешь, о чем я говорю? У нас серьезные отношения. Мы любим друг друга.

– Хорошо, хорошо. Я все понял. ОК. Смени тему, пожалуйста.

Повисла долгая тишина. Я по-прежнему избегал ее взгляда.

– Знаешь что? – сказала она.

– Что?

– Самое смешное...

– Что?

– Мы говорили об этом перед его отъездом.

– О чем об этом – обо мне?

– Нет. Об этом.

– Что ты имеешь в виду?

– Об измене.

– Ага.

– И мы решили...

– Что?

– Ну, как тебе объяснить... Мы все время были вместе – пять месяцев. Теперь он уехал на восемь месяцев, и мы решили – что нельзя зарекаться.

– От чего зарекаться?

– Знаешь, что бы ни случилось, все равно когда он вернется, все уже будет другим. Мы не сможем начать с той же точки.

– И что?

– То, что мы решили пустить все на самотек. Это ведь понятно, что раз он уехал так надолго, то шанс, что он сможет – ну – сдерживать себя, очень маленький, и чем больше мы будем чувствовать себя обязанными – ну – сохранять верность, чем труднее это будет получаться. Потому, что чем сильнее давление, тем легче сорваться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Просто... мы решили, что должны чувствовать себя свободно. Если даже что-то и произойдет, это не будет концом света. Мы можем делать то, что хотим.

– И чего же ты хочешь?

Я пытался сдержать улыбку.

– Я не знаю. Просто мы с Джеймсом – знаешь – нам всегда было хорошо друг с другом. Мы отлично проводили время. Это всегда здорово. Ну – может не с первого раза – я хочу сказать, что сперва он не понимал, что он делает – но когда получилось – знаешь, это всегда... это всегда куча удовольствия. И пока он не уехал, мы всегда были вместе. Я фактически жила у него. Он всегда был рядом – и, я хочу сказать, что если честно... – Она закашлялась. Щеки ее слегка покраснели. – Слушай, можно я буду говорить откровенно? Если честно – к этому привыкаешь.

С ее легкой руки идея удобно расположилась за нашим столиком и теперь созревала, наливаясь соком.

– Прошло всего три месяца, а я уже... почти – как бы – в отчаянье.

Еще один спелый, сочный, лопающийся персик. Я был на седьмом небе от счастья.

– И? – спросил я.

– Что и?

Кажется, она не понимала, что я хотел сказать.

– Я имею в виду... зачем ты мне все это говоришь?

Я многозначительно на нее посмотрел.

– Ох, верно. Я понимаю. Да – я помню. Я просто подумала – что это очень забавно.

– Что? Что забавно?

– Ты. Ты забавный.

– Что? Почему?

– Просто забавно. Знаешь, это просто ирония судьбы.

– Почему?

– Просто мне смешно. Вот ты здесь, крутишься вокруг меня, распушив хвост, и если бы ты не был... тем, кто ты есть... я бы, наверно, позволила всему идти своим чередом, просто чтобы привести себя в порядок.

– Что? Кто же я есть?

– Ты друг Джеймса.

– И что? Что с того? Мы с тобой познакомились из-за Джеймса. Что из этого?

– Как это, что из этого?

– Он уехал, И еще сто лет не вернется.

– Господи! Ты наверно всегда во всем уверен, но я к таким вещам отношусь иначе. И вообще так нельзя.

– Почему?

– Ну – мы ведь друзья, правда?

– Правда.

– В этом все и дело. Понимаешь – если бы ты был просто посторонним, и мы бы только что познакомились, то можно было бы – ну, ты понимаешь – а потом спасибо, было очень приятно, прощай. Но мы друзья. Поэтому так нельзя.

– Почему нельзя?

– Нельзя и все.

Плохо. Я прикрыл руками обиженное покрасневшее лицо. Лиз не то усмехнулась, не то вздохнула и сочувственно царапнула меня по колену. Всего лишь сочувственно.

– Послушай – помнишь, о чем мы говорили по телефону?

– О чем?

– Все наши друзья кто заграницей, кто в университете. Мы с тобой сидим в одной и той же жопе. Слушай – я жутко рада, что ты приехал из Швейцарии. Знаешь, как хорошо, когда есть с кем поговорить кроме этих долбоёбов из колледжа. Мы можем ходить вместе на ланч. Я не хочу выбрасывать все это на помойку только для того, чтобы разок перепихнуться.

– Хорошо. Я понимаю.

Она похлопала меня по ляжке.

Для того, чтобы разок перепихнуться я бы с радостью выкинул на помойку все, что угодно – и вообще, кто сказал, что это должен быть всего разок?

Судя по всему, ее понимание слова “отчаяние” сильно отличалось от моего.

После свидания в Кэмдене, мы стали видеться с Лиз на удивление часто. Странно, но она оказалась права: нам не нужно было трахаться.

Мы знали прекрасно, что у каждого на уме, и без лишних слов отодвинули секс в сторону. Она по-прежнему очень нравилась мне и знала это, но теперь мы понимали, что ничего не произойдет (по крайней мере вели себя так, как будто понимаем) и в результате действительно стали друзьями.

Впервые я дружил с девушкой. Она обладала веселым нравом, и мне совершенно искренне было с ней хорошо, несмотря на то, что я постоянно представлял ее голой и ничего не мог с этим поделать. Мне было с ней лучше, чем с кем угодно из своих прежних друзей. Мы смеялись над любой ерундой, а иногда под настроение заводили серьезные беседы. Мы договаривались до вещей достаточно... ну, интимных. Я стал рассказывать ей то, что никогда и никому не говорил раньше. Не помню сейчас, что конкретно это было, но знаю, что очень глубоко запрятанное.

Хотя мы были просто друзьями, и хотя я не делал больше никаких пассов, мы становились друг другу все ближе и ближе. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Гуляя, держались за руки. А в кино моя рука сама собой оказывалась на ее колене, а ее – на моем.

Я не специалист, конечно, но почти уверен, что какая-то чувственность была между нами. Я не делал ей никаких предложений, все шло само собой – помимо нашей воли. Чем чаще мы бывали вместе, касались друг друга, говорили о сокровенном и вытаскивали секреты из самых глубин наших душ, тем быстрее росла чувственность – сама по себе, а мы могли делать вид, будто ничего не замечаем.