Михаил Сергеев - Последний мужчина

Он замолчал и несколько раз свернул и развернул лист, что держал в руках. Затем, будто спохватившись, разгладил его и аккуратно вставил в книгу.

— Или не так? — уже тихо переспросил Меркулова Сергей.

Тот не проронил ни слова.

— Ну что ж. Не отвечайте сразу. Замечу только, что работы Флоренского у многих зарубежных авторов используются повсеместно, а критика как учёного и философа практически отсутствует. Догадываетесь почему? Возразить нечего. А наши выбирают спасительный путь — умолчать или скрыть отдельные части, а не пересмотреть всё в этом искажённом мире. Да нет, сумасшедшем, как поёт один чудный голос. Помните? «А то, что этот глупый мир так давно сошёл с ума, не удивляй, вижу сама». Дерево ветвится, а не растёт вверх.

— Что же получается? — глядя почему-то вниз и ковыряя прилипший к столу кусок газеты, произнёс Меркулов. — Нет ничего общего между Дали и Микеланджело? И что же взамен Станиславского? Его системы?

Сергей даже кашлянул от неожиданности. Но быстро взял себя в руки.

— Ну, по последнему Антон Павлович не расстраивался — ещё не существовало. А вот об игре самого «основателя» высказывался предельно ясно: «…ходил по сцене и говорил как паралитик… что мне было тошно смотреть». Чувствуете душок лицемерия? Об актёрах МХАТа отзывался ещё более нескромно. Что же касается разницы между двумя первыми, она есть. И разница эта — этика в произведении. Но есть и путь — от эстетики к ней. И Микеланджело фантастически ближе к последней, но подмена духа телом здесь уже происходит. И «Давид» восхищает Ватикан. Религиозный сюжет все более и более становится лишь предлогом для изображения тела и пейзажа. И практически всех, если хотите, постановок и книг.

— Позвольте, нельзя же искусство ограничить религиозностью. Что же, и дальше писать одни иконы, а ставить лишь библейские сюжеты? Или предлагаете рвануть за Америкой? «Завтрак после полудня» Молинаро или «Затемнение в ресторане»?

— Ни в коем случае! Достаточно одного из стилей плавания. И вообще, как вы не поймете? В каждом произведении обязанность художника — сохранять дух и человека! Ведь мы люди! Люди. Запихивание сигареты в глотку матери как символ «освобождения» пусть останется мечтой феминисток. В конце концов, даже женщины-критики, давая оценку их влияния на искусство, в первую очередь отмечают политическую ангажированность. Я имею в виду Диану Левитт, которую никак не заподозришь в неприятии радикализма этого движения.

Он помолчал.

— А дух у человека жив в одном — в вере. Значит, отправная точка. А вовсе не навязывание библейских сюжетов. Есть дух — есть искусство. Иначе — пустота. Нe боюсь повторить. Пустота и слава. Пустота и слава. Вот эти две дамы вас под белы ручки и по жизни…

Меркулов усмехнулся:

— Опять? Вроде одобряли?

— Как и сейчас.

Сергей помял мочку уха, на секунду задумавшись.

— Но с духом нужно поосторожней. Сохранять незаметно для зрителя. Не трогать его владений пространством иллюзии. Самая малость для начала — не трогать. Отказаться от перспективы, не заслонять одним образом другой, духа — выдуманной реальностью. А совместить, соединить воедино. Вы ведь согласны теперь, что она выдумана?

Режиссёр нехотя кивнул. Было видно, что он не готов вот так сразу принимать сказанное за истину. Тем более задевалось нечто крепко сидящее в нем, не отпускающее. Это «нечто» отчаянно и упорно отстаивало место своё в его немалом багаже.

Гостя же удовлетворяла и такая реакция:

— Отказ от призрачной реальности, нарушение закона жанра столь же мало мешает художественной истине, как грамматические ошибки в письме святого человека — жизненной правде излагаемого им опыта. Подобие вас Творцу в возможности понять эту фразу. Прозрейте! Насаждаемая столетиями иллюзия, конечно, доступнее и привлекательнее. Да и люди, приученные к обману, вряд ли поймут ваш поступок, если вы не истинный талант. Поэтому есть ещё одна причина — боятся! Но так и должен происходить отсев художников от кумиров. Не кассовостью, а откликом. Не известностью, а отказом от нее. А за борт не хочет никто. Слишком заманчиво привлечь побольше и взлететь повыше. Но путь признания — другой. Вытоптанный до тверди гранита. Талант же — способность услышать и сделать громче дух. Пусть не до фрескового звучания. Здесь мера в вашей совести и такте. Вот этика. Но через тернии. Зато действительно… полёт! И не во сне, называемом «признание». Не каждому дано.

Сергей вздохнул и устало откинулся на спинку. Чувствовалось, что и его силы не беспредельны. Он понимал, весь день им двигало желание выговориться. Сейчас же, чувствуя некую опустошённость от пусть неочевидного, но все же ясно обозначенного Меркуловым упорства, удивляясь ему, Сергей желал только одного — покончить со всем этим. Лишь постоянно ускользающая возможность завершить разговор, точнее, собственная неспособность владеть категорией «достаточность» отодвигала в сторону уже и разумность. Гость поставил локти на стол и, подперев подбородок кулаками, негромко сказал:

— Но сейчас ничего такого нет, песнь песней не слышна. А душа тихо уходит из произведения, не сопротивляясь. Но бездарности на этом не останавливаются — объявляют духом человеческую страсть. Вернее всего таковой сделать любовь.

Он смотрел режиссёру прямо в глаза. Уныние, появившись, не исчезало:

— Беспроигрышно. И никто не посмеет оспорить. Затопчут. Объявляют и другие, делают прямой вызов.

И не боятся! У вашего Чехова, простите, не у вашего, а у нашего, иначе меня бы здесь не было, мнимые страсти правят бал. Один зритель написал ему: «В ваших пьесах есть какая-то внутренняя неправда. Слишком микроскопическая способность страдать и слишком огромно желание говорить о страданиях». Попробуйте оспорить. Не может неправда рождать искусство. Будет путаница. У Шекспира такого несоответствия нет. Там другое. Зло навязывается людям в виде благородства.

К его удивлению, хозяин кабинета дважды кивнул.

— Помните притчу: в Америке пятидесятых сидит чернокожий на крыльце у церкви, подходит Бог и спрашивает: почему не заходишь? — Не пускают, — отвечает тот. — Не огорчайся, меня тоже туда не пускают. Так и современные театры, картины, эстрада, книги. Его в них нет. Воля тела, страсть и желание быть первым пришли к нам с Адамом при его падении. Когда оно, другое тело, появилось. Нужно только расшевелить и объявить их главными, даже необходимыми и приятными. Кстати, их главенство прямо означено в «заповедях» церкви сатаны. И ведь мало кто устоит. Тем и пользуются. И аплодисменты будут. И успех. И деньги. Искусство исчезнет. И то, что роднит нас с Создателем в образе и подобии Ему.