Михаил Сергеев - Последний мужчина

«Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!

Родился последний мужчина. Родился!»

Вся эта фантасмагория, в зловещей тишине которой, наполняя гулом долину, раздавалась только одна фраза, превратила нахлынувший на Сергея страх в панику. Теряя контроль, молодой человек неожиданно почувствовал железный обруч, до боли сжавший его виски. Будто кто-то выдавливал из него человеческую суть. Само понимание, что есть он. Ощущение себя как существа начало медленно покидать мужчину.

К несчастью, фантасмагория была не только в этом. И в самом романе герои и героини, действующие лица, слабо тянущие на героев, и просто знакомые люди вспыхивали, словно маяки, казалось, безо всякой системы, то тут, то там, то в одной главе, то в другой, неожиданно возвращая память читателя на десятки страниц назад, будто стремясь запутать, закрутить его в вихре событий, но и одновременно освещая в то самое мгновение единственно верный путь, по которому следовало идти автору уже вместе с листающим эти страницы. Все персонажи, да и он сам, иногда казались Сергею пришельцами из ниоткуда, без какого-либо смысла, с обманчивой и скрытой целью увлечь и увлечься в глубины бытия, усеянного вопросами-призраками, так волнующими его. Бытие это было или сознание? И чьё тогда бытие, и чьё сознание? Гроздья, семена вопросов всходили и, расцветая, получали ответы на страницах, но неизменно рождали новые и новые подобия свои. Как колосья неубранной пшеницы, рассыпали они зерна, не мирясь с печальным концом, уготованным человеком, чтобы уродить всходы ещё более многочисленные на совсем недавно заботливо вспаханном им же поле, делая бесконечным и теряющим смысл процесс их созревания. Как и каждый неубранный колос осыпавшимися зёрнами даёт жизнь десяткам новых, так и не найденный ответ на вопрос порождал другие, а найденный — лишь открывал бесконечность далей такого пути, разбрасывая повсюду, уже вместо зёрен-маяков, одно отчаяние от сознания ускользающей истины. «Свой жизни путь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Слова великого флорентийца всё чаще и чаще приходили к нему дождливыми вечерами.

Порой, но только в самые печальные из этих вечеров, когда такая бессмысленность казалась непреодолимой, они по-прежнему, но почему-то ещё ярче вспыхивали впереди. И он снова находил ту ниточку, тот единственный путь по казавшемуся в такие минуты по-прежнему бескрайним, но уже не бессмысленному полю вопросов. И Сергей то боясь и озираясь, то вдохновенно и уверенно пробирался меж веретенами судеб своих образов, которые всё чаще казались ему похожими на собственную судьбу и собственный образ. И схожесть эта, словно подчеркивая сакральную одинаковость мира людей и мира вымышленных персонажей, в согласии со вселенским законом постепенности неотвратимо уравнивала их в способности мыслить и творить. Злых и добрых, удачливых и не очень, счастливых и лишённых последней надежды. Наконец, людей и сами образы. Ощущение, что он подходит к пониманию некой всеобщей справедливости, постигающей каждого в этом мире независимо от желаний, всё более и более наполняло его существо. Сомнение было лишь, его ли сознание, сам ли Сергей испытывает это ощущение, или сознание уже другого по мышлению автора, героя и образа. И та чудовищная разница между ними будто и не существовала уже вовсе.

— А ты думал, в безопасности?! Рассчитывал тронуть меня без последствий? — Окрик привел его в чувство.

Видение исчезло.

— Что… что всё это значит? — стараясь говорить спокойно, так и не заметив, как собеседник давно перешел на «ты», выдавил хозяин квартиры, в мгновение ставшей чудовищным кинотеатром. — И… люди? Куда они идут? — понимая, догадываясь, что всё когда-то написанное повторяется уже с ним, прошептал Сергей.

— Видишь, как я могу сделать из человека овощ?

Он вздрогнул.

— Но тебя я не трону, — заметив это, произнёс гость. — А люди… люди именно те, у кого появился вензель на запястье. Да ты не просто видел их, ты, как и великий… тот, что провел уик-энд с Вергилием, сам вывел знак на руках обречённых… тобой! Твоею волей! По крайней мере некоторых. Ну не наглец ли! Впрочем, ты даже не догадываешься, сколько это стоило мне крови. Твоей! — И, удовлетворённый растерянностью в глазах собеседника, неторопливо продолжил: — Человек мерзнет, застывает и, наконец, превращается в лёд не только от низкой температуры, но и от потери крови. Многие, многие выбирают второй путь. Люди уже повсюду, даже где и снег-то редкость, ходят обмороженными. Толпами. И всё меньше и меньше замечают, что творится вокруг. Твоя забота, то есть таких, как ты, здесь особенно заметна. Моя задача, нет… теперь наша, заметь, я вновь протягиваю тебе руку, — отогреть их. Наполнить кровью. У меня её, пролитой вами, накопилась бездна за века. Ну… как тебе предложеньице? А начать, конечно, с Волги-матушки! Или с Техаса? А может, с тебя, как думаешь?

— Начните с Кремля.

— А где это? На земле нет. А все места в преисподней знаю…

— Строго на север от Ялты. Только не проскочите, а то упретесь в «Аврору». Повесят на ростральных колоннах. И не впутывайте меня в ваши планы. — В голосе хозяина квартиры зазвучали вызывающие нотки.

— Осмелел? Да тебя и впрямь сбили с толку, не веришь, что я существую! А ведь вся шкура ваша истлела от моего взгляда за сотни лет. Последние лет двадцать уже палёным отдаёт! И чем больше отдаёт, тем дороже выбираете парфюм. — Гость задумался. — Значит, предпочитаешь бескровие? — Тяжёлый взгляд буквально вдавил Сергея в кресло.

— Предпочитаю, — с трудом, но твердо ответил тот. — Только другое. Бескровие костров крови знамён. Теперь мне ясно, почему знамена свободы взмокли от неё. Хоть отжимай. Спасибо за урок.

— Что ж, я начинаю по-другому понимать, за что тебе честь такая, — разочарованно проговорил незнакомец. — Но поделать уже ничего нельзя. Главными остаются слова в долине. Ведь первым было слово! Не так ли?

— А что они значат? — произнёс Сергей. — И кто такой «последний мужчина»? — Подавленность, было отступившая, появилась вновь.

— Знаешь, давай сначала о другом… вообще, может, я не так начал, — неожиданно сменив тон, предложил гость. — Тебе ведь не нужны ни вилла на Лазурном берегу, ни яхта, ни власть. Даже жажда признания не тяготит тебя.

Сергей неуверенно пожал плечами.

— Так не тяготит или я ошибаюсь?

— Не тяготит.

— Но есть одно место, там, — он поднял указательный палец вверх. — Место, где собрано всё достойное человека. Бездонный кладезь знаний, в котором и скрыта тайна ответа на вопрос твой.

— Вы имеете в виду библиотеку? Ту библиотеку?

— Именно. Куда ты хотел бы положить свою книгу. Такого признания ты желаешь больше всего на свете. Сам говорил. Верно?