Михаил Сергеев - Последняя женщина

И тут его поразила страшная догадка: "Если все дело в чувстве свободы, в степени его обостренности, то ведь человек не виноват, что у одних оно превращается в жажду, а другим, как он, например, достаточно малого! Тогда за что же мы судим преступников? За силу такого чувства? Ведь человек крадет, потому что не хочет работать. То есть он освободил себя от такой обязанности. И имеет на это право! Никто не может обязать его поступать, как все. Ведь я сам создал закон, удобный для меня, но не для него. Он ни в чем не виноват! Он просто не согласен.

Тогда нет граждан и преступников. Есть люди, нетребовательные к обстоятельствам, и люди с обостренным чувством свободы. Вот и все. И переводить вторых в положение, которое занимаю я, было бы насилием".

— Чушь какая-то. Преступников не существует. Надо же до такого додуматься! — пробормотал он. Вина было выпито уже много. — Однако что же мне с ним делать? Гражданином быть он не хочет. Просто отпустить? Да и долго ли он проходит на воле?

К тому же такой пример может оказаться заразительным для других рабов. Да и он сам, его хозяин, нарушит закон, который требует — на галеры!

Ладно, завтра он отплывает в Александрию, а там видно будет.

Ветер усилился. От удара волны в борт нос галеры резко качнулся, и раб с трудом удержался за своим укрытием. Вздувшиеся на крепких руках вены лишь подчеркивали твердость его намерений.

Квитаний подошел ближе. Глаза их встретились.

— Ты по-прежнему хочешь свободы? — громко, сквозь шум ветра прокричал он.

Тот кивнул головой.

— Я знаю место, где она есть, твоя свобода!

— Я тоже, — был ответ.

— Ты знаешь цену?

— Да!

— Тогда плати и получи ее!

Раб прыгнул в воду. Стража бросилась к борту.

— Не надо! Он не вынырнет. Это не в его планах, — задумчиво проговорил Квитаний.

Уже на склоне лет, командуя легионом в Африке, он объявил его мятежным. Он перестал подчиняться приказам и раздал добычу и все, что у него было, солдатам. Но, перейдя через край, так и не испытал чувства свободы. Счастья же у него никогда не было. Зато было другое — ему постоянно снился один сон. Сон, где он, раб, стал свободным.

Легионеры, получив ультиматум от Сената, сами забили его камнями и палками.

Консул Марк Лициний Красс перед расформированием легиона казнил весь командный состав. Это был единственный случай в истории Римской империи.

Так встретились два человека: раб поневоле и раб по призванию.

— Что это было? — Лера медленно приходила в себя. — Почему я видела все это? И для чего?

— Так ты будешь здесь очищать сердце, иногда не только видя, но и совершая.

У них были разные пути к свободе. Но нашли они ее в одном месте.

— Но если так… — Лера помедлила. — Он ведь не хотел жить как все, у него просто было обостренное чувство свободы? А жить не как все — значит преступать законы, по которым живут все? Тогда люди с обостренным чувством свободы неизбежно становятся преступниками?

— Ты осознала тяжелый дар свободы.

— Значит, это плохо?

— Желание быть свободным присуще всем людям, различие только в предмете свободы. Свободы от чего? От необходимости помогать брошенным тобой матери и ребенку? Свободы не разделять взглядов власти или общества? Так это одно и то же. Ценность имеет только одна свобода — свобода выбора. Но такая свобода уже дана каждому и поровну, и стремиться к ней смысла нет. Она дана ребенку и старику, нищему и богатому, хорошему и плохому, всем людям. Ее нельзя отнять, даже убив человека. Она и сейчас с тобой.

— Так какую же свободу нашли те, двое? К какой свободе стремится человек?

— Мне казалось, ты поняла.

— Но если люди все-таки стремятся к свободе, — повторила Лера, — они все преступники?

— Если законом считать свод правил, по которому живет общество, то да. Вдумайся, ты ведь преступила закон, перейдя дорогу в запрещенном месте? Или искупавшись там, где это запрещено?

— Ну да.

— Значит, стала преступником.

— А если человек что-то украл или обманул кого-то и завладел его имуществом, он просто более опасный преступник?

— По вашим законам так и получается. И одни преступники судят и наказывают других преступников. Иногда случается, что убийца судит обманщика или совсем невиновного.

— А есть другие законы?

— Это заповеди.

— Я помню: не убей, не укради…

— Верно. Только смысл вкладывается разный. Человек, позволяющий себе убивать тысячи людей, точнее, отдающий приказ это сделать, преступником себя не считает. И по вашим законам таковым не является. Пока снова один преступник не объявит преступником другого. Но оба они — преступники.

— Что же их ждет?

— "Приказывающий убивать будет убит по приказу".

— А "не укради" ведь совпадает с нашим законом.

— Что можно украсть на земле? Чью-то собственность? Ведь кто-то объявил ее своей и написал об этом закон. А если человек считает, что берет не чужое, а свое? То, что принадлежало всем поровну и дано было Творцом всем? Земля, вода, горы и все то, что дают они. Если кто-то более сильный объявил все своим, это не значит, что оно стало чужим для остальных.

Все преступления у вас — только друг перед другом. И начались они с той минуты, когда первый из людей назвал что-то своим. Он же и издал закон, объявив другие мнения на этот счет преступными.

— То есть преступник по нашим законам — по библейским законам не виновен?

— Преступая ваш закон, он может оставаться невиновным. Но если он виновен по заповедям — он таковой и на земле, даже если ваш закон делает его героем.

— Что же тогда кража по заповедям? Впрочем, мне кажется, я догадываюсь. Если ты украл деньги у того, у кого их много, — ты украл не его деньги. Ты украл деньги тысяч людей, у которых украл тот, издав закон, назвавший эту кражу заработком. И если такие деньги добавят людям доброты, сделают их счастливее, твой поступок никогда не станет преступлением?

— Я ничего не отвечу тебе на это, только скажу: не убьешь душу свою, не украв тепла ее.

Лера молча слушала.

— Но есть и другие кражи. Если ты сталкиваешь человека с пути добродетели и тем более тянешь его за собой в пропасть, ты крадешь частицу его души, которая принадлежит Богу. Страшно подумать, что ждет такого человека.

— Выходит, у человека два закона, и исполнить оба, и тот и другой, невозможно? — Лера задумалась. — Значит, они должны совпасть?

— Вот видишь, ты уже у самой двери, осталось только приоткрыть. Законы, написанные человеком, будут постепенно упрощаться, стряхивая с себя отмирающие ветви страстей, вызванных одним лишь желанием быть лучше других, неважно в чем: в общественном положении, в состоятельности, в популярности или просто в образе жизни. И наконец оба закона совпадут.