Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад

Наступило утро. Евгений, несмотря на сон, выглядел разбитым, уставшим. Под глазами проявились синеватые круги, повисли мешки. Он смотрел на Аленку, которая все время повторяла, что опаздывает в садик, и ее все давно там ждут.

– Жень, не спи! Хотя, можешь, конечно, спать, а нам с Аленкой пора, – бодро сказала Мария. – Отведу ее в садик и бегом на работу. Опаздывать-то не хочется, Семенов снова будет ворчать и больше не разрешит перенести выходные. А мне этого, сам понимаешь, не хочется. У тебя сегодня есть занятия? Кажется, по пятницам у тебя их не бывает.

– Не бывает и не будет, – пережевывая бутерброд, ответил Евгений.

– Только не говори, что ты сейчас засядешь за картину и просидишь над ней весь день! И не делай такое страдальческое лицо, как будто мы с Аленкой тебя здесь мучаем. Ну вот, глазки закатил! Не разжалобишь! Никаких картин, отдохни, погуляй. У тебя скачет давление и явные признаки переутомления. К нам пару раз таких, как ты, привозили в клинику. Правда, это были не художники, а завсегдатаи всяких ночных клубов. Так что меня не проведешь!

Евгений легонько коснулся указательным пальцем кончика носа жены, потом дочки.

– Вот что, дорогие мои, – Евгений широко улыбался, так, что даже почувствовал, как у него начали трескаться губы. – Обещаю себя беречь и быть осторожным. Сейчас вы уйдете, а я соберусь, прогуляюсь, часик подышу свежим воздухом и схожу в магазин за продуктами. Так что, составляйте список, кому чего вкусненького хочется. Пусть сладость яств нам служит утешеньем!

– Отлично, значит остаешься за старшего и моешь посуду. А список я тебе напишу.

Аленка все боялась опоздать в садик, и это в свою очередь заставляло Марию волноваться по поводу собственного опоздания на работу. Она быстро набросала список продуктов на листке из блокнота, поцеловала мужа и, схватив дочку за руку, бегом понеслась с ней по лестнице, затем и по дорожке, вымощенной бетонными плитами и ведущей прямо к детскому саду. Евгений смотрел им вслед из окна кухни, допивая чай. Затаив дыхание и ожидая чего-то, он так простоял минуту или две и, буквально швырнув чашку в мойку, направился в комнату.

У Евгения дрожали руки: он открывал тюбики с краской, долго выбирал кисти. Когда, наконец, он был готов, словно по команде появилось желание прикрыть глаза. Снова возник образ серой пустыни, мертвого леса, кладбища, ворот и стены. Ничего не изменилось. Евгений писал молча, глядя в одну точку – в самый центр холста. Все остальное возникало само собой, не требовало никаких усилий.

Что-то было там, на заднем плане, в этой самой точке у ворот. Евгений даже перестал обращать внимания на то, что где-то по краям краска легла неровно, не так, как он задумывал. Вернее, не так, как внутренние силы двигали его руками, управляли сознанием, талантом.

«Успеть, главное успеть. Все складывается как нельзя лучше, – говорил себе Евгений, хотя и понимал, что никакого очевидного смысла его слова и мысли не имеют, что все перепуталось, что он сам себе не подвластен. – Вот так, прекрасно, это твоя лучшая работа, безо всяких сомнений лучшая».

Последние штрихи дались Евгению нелегко. Его тянуло что-то изменить, подправить, добавить тень, подчеркнуть серый оттенок неба. Но, пытаясь это сделать, он снова и снова устремлял взгляд в самый центр, к воротам. Не сразу, но Евгений догадался: откуда-то из-за ворот, из-за узкой щели в них, образовавшейся вследствие того, что бревна подгнили и опустились вниз, к земле, на него кто-то смотрел. Конечно, на картине этого видно не было. Ворота были изображены вдалеке, слегка скрытые дымкой. А вот когда он закрывал глаза, сомнений у него не оставалось – там кто-то есть. Но что может сделать он? Снова и снова закрывать глаза и просто смотреть? Конечно, он так и поступал. Его уже не интересовало ни кладбище, ни сорняки, ни лишайники – даже на странные, будто бы птичьи крики, он перестал обращать внимание. В своем воображении он снова проделал этот путь – из леса, по серому песку, по нехоженому мху, мимо кладбища прямо к стене, к воротам. Он опять стоял возле них и с любопытством их разглядывал. И его молча разглядывал кто-то, притаившийся по ту сторону ворот. Его ничто не выдавало – ни дыхание, ни шаги, ни поскрипывание трухлявых досок. Евгений просто чувствовал это взгляд. Словами это передать безумно сложно. Быть может, только если написать о таком состоянии, когда знаешь, что вот-вот тебя кто-то окликнет, но этого не происходит, будут понятны ощущения Евгения. Это трудно было назвать ужасом, смятением – это было именно любопытство.

Картина дописана, но облегчения Евгению это не принесло. Он заволновался, у него заболела голова – и все, казавшееся безмолвным, вдруг заговорило. Крики птиц стали реалистичными, раздавались шорохи, вздохи, звуки шагов. И трудно было сориентироваться и понять, где именно все это происходит – там, в неведомом краю, в глубине воображения, или же наяву, прямо в комнате. Звуки раздавались со всех сторон. Они не прекращались даже тогда, когда Евгений широко открывал глаза и смотрел на дверь, на окно, на стены – все равно куда, лишь бы избавиться от образа картины.

Боль усиливалась. Евгений сидел на стуле и смотрел на картину. Болела не только голова, но и все тело, особенно руки. Боль сжимала виски, давила на грудь, будто бы примериваясь, как лучше будет уничтожить художника, только что закончившего свою лучшую картину. Ведь что он будет делать теперь, когда вершина творчества пройдена? Просто жить, не творить? Художник не решится так жить, его снова потянет доказывать себе, что он на что-то способен, быть может, даже на нечто большее. Или он будет творить, но вполсилы, не утруждая себя созданием шедевров? Просто жить, как живется, и ничего не предпринимать? Увлечься чем-то новым, добиться успеха там? Боль пришла не для этого.

Евгений не смотрел на картину. Но вся обстановка и мольберт с картиной вдруг стали кружить вокруг него, боль усиливалась. Вдруг перед глазами возникла картина – все кружилось, а она остановилась. Евгений схватился за голову, прижал ее к коленям и посмотрел на пол. Под ногами у него был серый песок, а впереди – сырые, поросшие лишайником бревна ворот. Смотреть по сторонам Евгений боялся. Галлюцинация была на редкость реалистична, как и тогда, когда он в первый раз взялся за эту картину. Даже запах – тяжелый, сырой, несмотря на близость почти что пустыни. И звуки – они не могли быть чем-то посторонним, случайным.

Страшно, очень страшно – Евгений сжался, закрыл руками голову. Усиливалась боль. Сначала он ее не замечал, но более ее терпеть не было никаких сил. По щекам покатились слезы, потом Евгений стал тихонько выть – и к своему ужасу услышал со всех сторон себя эхо, которого не могло быть в маленькой комнате маленькой квартиры с низкими потолками. Он был там, в том месте, которое нарисовал, залезая в свое воображение, в возникшие из ниоткуда видения.