Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

«Тишина, в которой можно умыться», — подумал я и нагнулся над оцинкованным тазиком, в котором для меня была приготовлена вода. В тот момент, когда она плеском откликнулась на мои руки, снизу грохнул выстрел, пуля пробила пол балкона и, пронзив сиденье стула, таз и воду, застряла у меня в щеке. Я тут же вырвал её из неглубокой раны и, выхватив револьвер, скатился вниз по лестнице, но застал под балконом лишь своего солдата.

— И как это меня угораздило! Сама выстрелила, господин взводный! — заикаясь, говорил он, и бледность проступала вокруг его глаз. Удивлённые солдаты моего взвода столпились вокруг.

— Хорошо, хоть крови немного, — продолжал бубнить он как заведённый, — вода пуле помешала… Вы посмейтесь, господин взводный, это полезно для раны. Не бойтесь, ничего с ней не случится! Посмейтесь!

— Покажи винтовку! Перезаряжай!

— Эх, от судьбы не уйдёшь, — пробормотал он и нехотя выполнил приказание. В обойме блеснули патроны.

— Откуда у тебя патроны? У всех только по три. Тебе их дали, чтобы убить меня?

Солдат помолчал. Потом произнёс:

— Шила в мешке не утаишь. Купил я их, господин взводный. Купил на собственные деньги. «Береженого Бог бережет», — говорит народ себе в рукав. Когда меня бросили на западный фронт, я получил винтовку без ремня с тремя патронами. «Плохо мне придётся — голым пузом на штык идти», — подумал я. Подвязал штаны веревкой, ремень к винтовке приспособил. Смотрю, рядом со мной стреляет в изетбе-говичевцев один парень из отрядов Фикрета Абдича. Весь в новеньком, с иголочки, ремни скрипят, на боку гранаты, а патронов — сколько хочешь.

— Дай немного, — говорю ему, а он мне отвечает:

— И слепой денег просит, а не зрения! Не дам. Купи себе, как я купил.

— А у кого ты купил? — изумился я, и он ответил такое, что у меня вся Босния вокруг головы завертелась:

— У того, у кого не было и у кого не будет. У сербов твоих, вот у кого. А у кого бы ещё?

— На Бога надейся, а сам не плошай, — подумал я тогда, господин взводный, да и купил. У наших купил. Вот откуда у меня патроны.

Я слушал его, оцепенев от изумления, потом очнулся и приказал:

— Полезай в джип, — а сам, схватив его винтовку, сел рядом и взял его на мушку. — Поехали!

— Все Господь превозможет, даже саблю острую. Куда, господин взводный?

— На автостраду.

— Только не на автостраду. Господом Богом молю вас! У жизни один отец, а у смерти им несть числа… Автострада в руках хорватов, там их полно. Если они вас схватят, ложкой глаза выковыряют.

— Почему именно мне, а не тебе?

— Ну, я ещё погуляю. Меня не тронут.

— Как так?

— Посудите сами. Повар раздаёт кашу, а Бог — счастье. У вас в военном билете, хоть вас и мобилизовали, написано, что вы доброволец, а в моём нет. Когда ребята с той стороны таких, как вы, ловят, они расстреливают их на месте. Поэтому вам наши так и написали, чтобы вам не захотелось дезертировать.

— Дезертируешь ты, раз тебя мобилизовали, а я — доброволец…

Сквозь утро мы продвигались по автостраде Белград — Загреб пустой, как взлётно-посадочная полоса. Я пытался найти по радио какую-нибудь музыку. Отзывалась лишь изголодавшаяся вечность.

— Что вы со мной сделаете, господин взводный?

— Узнаешь, когда кончится бензин, — ответил я и вышвырнул его винтовку на дорогу.

— Вам больно, господин взводный? — снова завёлся он. — Сделайте три вдоха, а потом задержите дыхание. Тогда рана не будет беспокоить…

— Кто тебе приказал убить меня?

— Что я слышал, недослышал, что видел, не разглядел, что знал, не понял. Никто.

— Врёшь!

— Враньё цветёт, да плодов не даёт. Никто, я же сказал вам. Я сам решил.

— За что?

— Хороший слуга лучше плохого царя… Вы всё тянули с приказом наступать. А если до завтра мы не начнём действовать, моё село и все мои родственники попадут в руки хорватов или иранцев. И что их тогда ждёт, вы сами знаете. Замучают.

— Как мы можем атаковать, если у нас патронов нет? Только у тебя полный магазин. Горючего в танке и на полчаса не хватит.

— Не танк нас купил, а мы его! — произнёс он в тот самый момент, когда мотор закашлял и машина остановилась.

Не обращая больше внимания на солдата, я медленно спустился с дороги. Он побежал назад, надеясь подобрать свою винтовку, а я углубился в лес… В холод, по которому никогда не летают птицы. В какой-то деревне украл сушившиеся на веревке штаны. Потом уже в этих штанах и в рубахе от нижнего белья пробрался в Шид, на сербскую территорию, зашёл в первую же кофейню и заказал виноградной водки и стакан воды. Промыть рану.

Я смотрел в рюмку и сосредоточенно думал. Мне нужно было ясно представить себе, как исполнить то, что я задумал.

Ключевой вопрос, возникший передо мной, был связан с названиями двух-трёх учебников, которыми я пользовался ещё в школе. Это были учебники иностранных языков. Назывались они примерно так: «Итальянский за сто уроков», «Французский без мучений», «Как легко и быстро выучить английский» и так далее. Сейчас и здесь мне требовались приёмы, отличные от тех, которые использовались в учебниках иностранных языков. Мне было нужно срочно отточить процесс, противоположный мнемотехнике. Теперь я должен был овладеть умением как можно более легко и быстро забывать. Сон забывается тут же, стоит только пройти через ближайшую дверь. От него остаётся один костяк. А как забыть язык, на котором видишь сны, язык, с которым вырос?

Итак, в моём случае вопрос «Быть или не быть?» следовало сформулировать следующим образом:

Следует иметь в виду, что умение забывать — это особо важная статья в нашей жизни. Кроме того, это большое и загадочное искусство. Память возвращается к человеку циклически. Любая декада воспоминаний вновь возникает на небе памяти, после того как, подобно комете, пройдёт свою часть какой-то собственной вселенной. Точно так же, циклически, текут и периоды забытья. Всякий раз, когда что-то забываешь, это означает, что к тебе обращается и окликает тебя по имени кто-то с той стороны. Кто-то с того света подаёт тебе знак, что хочет вступить в общение с тобой. И если вспомнишь забытое, это значит, что то сообщение, которое этот кто-то хотел тебе передать, достигло тебя! Но имей в виду, то, что ты забыл, всегда немного изменено, и когда наконец ты вызовешь забытое в своём сознании, то, что ты вспомнил, всегда будет немного отличаться от того, что выцвело в твоей памяти… И именно в этой разнице и кроется сообщение.

«Вернемся, однако, к действительности», — подумал я. Для начала хорошо уже то, что некоторый опыт в этой области у меня имелся. Как я тебе рассказывал, дважды в жизни я забывал английский и дважды воскрешал его из мёртвых. Поэтому мне известно, что языки можно различать и по тому, каким образом они забываются. Сейчас, за время этой войны, мне удалось забыть и некоторые другие языки. По-французски я всё ещё могу сказать всё, что мне нужно, однако не понимаю ни слова из того, что говорят мне. С греческим наоборот — сказать ничего не могу, но всё понимаю. Одним словом, из войны выходишь полунемым. По-сербски на войне я стал заикаться. И это ещё не всё. Оказавшись в Боснии, среди всего этого ужаса, я начал забывать имена не только окружавших меня людей, но и знакомых и родственников… Я по-прежнему прекрасно знал, кто они такие, чем занимаются, откуда они мне известны и какой у них нрав. Вспоминая их, я отчетливо представлял, как они выглядят, однако целые поколения исчезли из моей памяти, целые большие города живущих во мне людей остались без имен и фамилий, я передвигался по миру, ставшему анонимным, девственно чистым и свободным от названий, как во времена до Адама. Наконец, в Боснии я забыл и собственное имя. «Вот прекрасная основа для начала моего курса обучения, — подумал я. — И ещё одна не менее прекрасная основа — мысли о тебе». Чтобы не забыть и твоё имя, мне пришлось записать его на воде. На реке Саве.