Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

— Что это за кровать? — спросила я его, показывая на предмет из кованого железа.

— Это кровать на три персоны. Третья персона всегда её покидает.

— Как так?

— Очень просто. Когда женщина забеременеет, из её кровати исчезает муж. Когда ребёнок подрастет, он покидает постель, и в неё возвращается муж или приходит любовник. Если постель покинет жена, туда вселяется любовница. И так далее…

У одного из столов мы стоя перекусили. С невероятной проворностью пальцев и скрытой быстротой движений он подал мне «мицву» — еврейский сыр в форме карандаша, завернутого в серебряную фольгу, и медовую ракию, которая пахла воском.

Утро в Которе всегда солёное, светает здесь после завтрака… Почти ежедневно он довольно рано отправлялся в то или иное учреждение разбираться со своими документами на право собственности. Вёл он себя совершенно непредсказуемо. С жителями Котора говорил по-итальянски или же брал с собой старую Селену, чтобы она переводила. По вечерам в маленьких ресторанчиках заказывал ужин по-итальянски. Каждое воскресенье мы ходили в церковь. Селена и я в католический кафедральный собор Святого Трифона, а Тимофей в православный храм Святого Луки. Потом мы все вместе шли пить кофе в кофейню на Оружейной площади. Как-то раз он отвёз нас на другой берег залива в Столив, где стояла церквушка, одна половина которой относилась к восточно-христианскому обряду, а другая принадлежала римско-католической церкви. В тот день я нашла в доме веер его матери. На веере было написано мелким почерком:

« Так же как у тела есть члены, есть они и у души. Таким образом, мы приходим к двойственной реальности. Божественная добродетель (интуиция), человеческая добродетель (мысль, в которой божество не нуждается), сон (каковой также есть существо), фантазия, знания, воспоминания, чувства, поцелуй (каковой есть невидимый свет), страх и, наконец, смерть — всё это суть члены души. У души их десять — вдвое больше, чем чувств у тела. С их помощью душа движется по миру, который содержит в себе… »

Как-то утром мы вдвоём с Селеной сидели за завтраком. Она подала на стол немного угря, зажаренного на молоке, и зелёный салат, на который дала упасть единственной капле солнца, имевшейся у нас в доме. На руках её были старые чулки, которые она носила вместо перчаток. Из них высовывались пальцы.

— Я видела в доме прекрасные портреты. Вы знали этих женщин? — спросила я её по-итальянски, на этом языке она говорила лучше меня.

Селена обнажила зубы, разрушенные бесчисленными волнами сербских и итальянских слов, которые десятилетиями обгладывали, облизывали, полировали их во время приливов, повторявшихся в одном и том же рту с умоисступляющим постоянством. Неожиданно она произнесла:

— Берегись, деточка, женщина может состариться в одно мгновение, даже когда лежит под мужчиной… А эти картины… Нехорошо им висеть там друг против друга. Ни той ни другой это бы не понравилось. Ни Анастасии, ни Катене.

— Почему?

— Тимофей тебе не рассказывал?

— Нет. Я была уверена, что обе они ещё живы, и считала, что мы приехали сюда, чтобы он познакомил меня с ними. Теперь-то мне ясно, что я ошиблась.

— Их давно уже нет в живых. У Тимофеевой матери, Катены, когда она вышла замуж в этот дом, были такие же волосы цвета воронова крыла, как и у её сестры Анастасии, которую она привела с собой. Они были очень похожи друг на друга. Правда, их отец, грек, богатый купец, который постоянно переезжал с места на место, воспитал Анастасию в Италии, а её сестру Катену в Греции, в Салониках.

Я хорошо помню, что у госпожи Катены был прекрасный голос, который, как пламя в камине, постоянно менялся. Утром, стоило ей выйти на солнце, ока начинала петь. Будто бы грела свой голос на солнце. По вечерам было слышно, как она тихо поёт в постели своего мужа. Это было удивительное пение, прерывавшееся вздохами и всхлипываниями. Но меня они обмануть не могли. Я быстро поняла, в чём дело. Господин Медош любил, чтобы его жена пела над ним, пока они наслаждаются в постели. Иногда он требовал медленных, тихих напевов вроде «День мой дважды смеркается…» или «Тишина такая, как тогда, когда синие цветы молчат…», где каждый стих походит на морскую волну. Кажется мне, что в тот вечер, когда зачали Тимофея, она простонала: «В рубашке тихой завтрашних движений…»

А её старшая сестра Анастасия всё это время сидела в своей комнате с чётками в руках и слушала. Но и она не могла меня обмануть. Я тогда была молода, и мои чувства были чуткими, как борзые. Чётки ей нужны были не для молитвы. Поэтому она никогда и не носила их в церковь. Она сидела в темноте и, перебирая чётки, вспоминала всех своих возлюбленных, тех, что остались в Италии. Каждая янтарная бусина носила какое-нибудь имя. Имя одного из её любовников. А у некоторых имён пока не было. Они ждали имён, которые должно было подарить им будущее. И надо сказать, ждали недолго. Да это и неудивительно. Глаза у Анастасии были как два перстня. Тогда я ещё прислуживала не ей, а мужу моей госпожи, господину Медошу, но все знают, что было потом.

— Я не знаю. Расскажите.

— Госпожа Катена, мать Тимофея, погибла на дуэли.

— На дуэли! Во второй половине двадцатого века? С кем?

— С другой женщиной, которая хотела отнять у неё любимого.

— Господи Боже! А известно ли что-нибудь об этой другой женщине?

— Конечно известно, ты носишь её серьги, так что опять всё остаётся в семье. И раз уж обе они давно покойницы, об этом можно теперь рассказать…

Как я уже сказала, другой женщиной была барышня Анастасия, старшая сестра госпожи Катены. её портрет ты видела наверху, на лестнице, с правой стороны. Господин Медош, отец Тимофея, не устоял перед чарами этой красавицы, которая как в чёрной постели спала на своих волосах цвета воронова крыла…

Судя по всему, между господином Медошем и его свояченицей существовал тайный способ общения, и общались они с помощью блюд, которые подавались на ужин. Каждый день Анастасия распоряжалась о том, что приготовить, и эти кушанья, которые я готовила под её неусыпным наблюдением, были чем-то вроде любовного послания, которым она сообщала господину Медошу, что именно разыграется в её спальне сегодня вечером, если он там появится. Трудно сказать точно, но можно предположить, что суп из пива с травами сулил один вид наслаждений, зайчатина в соусе из красной смородины — другой, третий — вино, настоянное на фруктах. Ужин был для них чем-то вроде любовного письма. Глаза господина Медоша светились особым светом, когда я по распоряжению госпожи Анастасии подавала устрицы St. Jacques, приготовленные с грибами. Что после таких ужинов происходило в постели Анастасии, я, разумеется, отгадать не могла, однако Катена была в полном отчаянии, от ревности она за одну ночь поседела, и вот так, с седыми волосами, она позировала для портрета, когда уже была беременна Тимофеем…