Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

С приближением июньской сессии у неё окрепло впечатление, что я не смогу сдать экзамен, однако она ничего не говорила, отчасти, видимо, чувствуя в этом и свою вину.

«В конце концов, — решила она, — неужели мне надо упрашивать его, чтобы он начал учиться? Если он туп как бревно, то это его личное дело…»

Однако, когда я и на этот раз не появился среди сдающих, она забеспокоилась и после окончания экзамена разыскала список кандидатов, чтобы проверить, нет ли моего имени в какой-то другой группе, сдающей ближе к вечеру или на следующий день. К своему удивлению, она не нашла моего имени ни в одном из списков этой сессии. Ей стало ясно: я и не собирался сдавать экзамен этим летом.

Домой она вернулась довольная своим успехом, но в полном недоумении относительно меня. Благодаря своей способности читать запахи она тут же почувствовала, что среди её бумаг есть чьи-то ещё, с чужим запахом. Так она установила, что накануне я в спешке забыл у неё свою зачётку. Открыв её, она с изумлением обнаружила, что я не только не изучаю строительное дело, но более того — являюсь студентом другого факультета, причём регулярно сдаю там предусмотренные программой экзамены. Вспомнив бесконечные часы совместных занятий, которые требовали от меня ненужных и бессмысленных усилий и превращались в пустую трату времени, она спросила себя: чего ради? Чего ради я проводил с ней столько времени, изучая предметы, никак не связанные ни с моими интересами, ни с экзаменами, которые я должен сдавать? Обдумав всё это, она пришла к единственно возможному выводу: всегда следует учитывать и то, что обошли молчанием. В данном случае это значит, что всё происходившее происходило не из-за экзаменов, а из-за неё.

«Кто бы мог предположить, — подумала она, — что он окажется таким скромным и месяцами не сможет решиться открыть свои чувства!»

Она тут же отправилась по адресу, где я снимал комнату с несколькими сверстниками из Азии и Африки, удивилась бедности, которую там увидела, и узнала, что я покинул Париж. После того как ей назвали адрес в небольшом городке на берегу Эгейского моря, недалеко от Салоник, она не раздумывая села за руль своего «Buffalo» и отправилась разыскивать меня в Греции, решив вести себя так, будто ничего странного она обо мне не узнала. Так всё потом и получилось. По дороге, в Салониках, она купила старинные «любовные часы» — изящную стеклянную вещицу, заполненную жидкостью, с помощью которой можно было измерять продолжительность любовного совокупления.

Она прибыла на место в сумерках, нашла на берегу указанный дом, очень ветхий, но свежепобелённый, размером едва ли больше, чем открытая настежь дверь. Рядом с домом она увидела большого белого быка, привязанного к вбитому в землю колу, на который сверху был наткнут свежий хлеб. Внутри дома она разглядела постель, на стене икону, под иконой кисть из красных ниток, надетый на шнурок камень с дыркой, юлу, зеркало и яблоко. На дверном косяке висел свисток в форме фаллоса. На кровати, спиной к окну, опершись на локоть, лежало обнажённое существо с длинными волосами, молодое и опалённое солнцем. Глубокий спинной желобок, слегка извиваясь, спускался по спине до бёдер и исчезал под грубым шерстяным одеялом. Ей показалось, что девушка в любой момент может обернуться, и тогда станет видна и её грудь, крупная, крепкая, блестящая в вечернем свете. Она схватила висевший у двери свисток и дунула в него, чтобы обратить внимание на своё присутствие.

— Кмт! — еле слышно отозвался свисток.

Когда существо, лежавшее в постели, обернулось, оказалось, что это не женщина. Это был я. Я лежал, опершись на локоть, и жевал свои усы, полные мёда, который в тот вечер служил мне ужином.

— Нужно дунуть три раза, — сказал я ей.

Она положила на стол подарок — «любовные водяные часы», — но ей никак не удавалось избавиться от того первого впечатления, что в моей убогой постели она застала существо женского пола. Однако вскоре это впечатление, так же как и её усталость после долгой дороги, рассеялось.

На ужин она получила в тарелке с зеркальным дном двойную порцию — для себя и для отражённой в зеркале собственной души: фасоль, грецкие орехи и рыбу, а перед обедом маленькую серебряную монетку, которую она, так же как и я, держала под языком всё время, пока мы ели. Таким образом, все мы четверо насытились одним ужином: она, я и две наши души в зеркалах. После ужина она подошла к иконе и спросила меня, что это такое.

— Телевизор, — ответил я ей. — Или, другими словами, окно в иной мир, где используется математика, отличающаяся от твоей.

— Как это? — спросила она.

— Очень просто, — сказал я, — у тебя плохая арифметика. Хочешь узнать почему? Смотри, единственное число, точка и настоящий момент — вот из чего составлен весь твой механический мир и его арифметика. Но эта арифметика ошибочна. И именно с неё начинаются все твои проблемы. Твоя математика как решето — не держит воду.

— Как ты заговорил! А сколько ты дней вместе со мной зубрил эту самую математику! Докажи свои утверждения!

— Доказать совсем не трудно. Растопырь пальцы и пересчитай их. Ты насчитаешь пять. И будешь права. Таким образом, множественность поддаётся исчислению. А теперь подними вверх один палец и попробуй пересчитать единичность! Не выйдет. Единичность лишена всякого количества. Её исчислить невозможно. В противном случае мы могли бы исчислить и Бога.

Что же касается точки, то попробуй, если сможешь найти её ширину, длину или глубину. Не получается? Конечно не получается. Точка есть точка. И точка!

Слышишь? Ты слышишь это тиканье со стены? Чем питаются часы? Икотой! Как узнать, который час, когда часы постоянно клюют одно и то же «сей-час! сей-час! сей-час!». А «сейчас» неизмеримо, хотя мы живём в этом «сейчас».

Как нам верить твоей математике, которая лишена способности измерять? Почему летающие и ездящие механизмы, все эти самолеты и машины, созданные по меркам твоих квантитативных заблуждений, так недолговечны и живут в три или четыре раза меньше, чем люди? Посмотри, у меня тоже, как и у тебя, есть белый «Buffalo». Только он сделан не так, как твой, запрограммированный в Layland. Проверь, каков он, и ты убедишься, что кое в чём он превосходит твой.

— Он ручной? — спросила она с улыбкой.

— А как же! — ответил я. — Попробуй, не бойся.

Она погладила большого белого быка, привязанного рядом с дверью, и медленно взобралась ему на спину. Я тоже сел на него верхом, спиной к рогам, и, глядя ей в лицо, направил его вдоль кромки моря так, что двумя ногами он ступал по воде, а двумя по берегу. Поняв, что я её раздеваю, она в первый момент удивилась. Её одежда, предмет за предметом, падала в воду, потом и она стала расстёгивать мою. Вскоре она уже ехала верхом не на быке, а на мне, чувствуя, что я постепенно становлюсь внутри неё всё более тяжёлым. Бык под нами делал за нас всё, что мы должны были бы делать сами, и она перестала различать, кто доставляет ей наслаждение — бык или я.