Зое Дженни - Недожитая жизнь

Каждый раз, когда Айсе нажимала на спуск, это было похоже на то, что она, без ведома Кристиана, навсегда замораживает какую-то его часть и присваивает себе. Мало-помалу она-таки расправилась с ним. На экране была последовательность каждого движения, и теперь Айсе могла по своему усмотрению превращать его в изображение. Айсе смеялась. Она так далеко высунулась наружу, что Сезен пришлось втянуть ее обратно.

— Будь начеку, чтобы он тебя не увидел, — сказала она и в конце концов вообще оттащила ее от окна.

В классе стояла такая тишина, что можно было слышать, как скользят ручки по бумаге да тихо щелкает клавиатура портативного компьютера Маттео. Айсе с Сезен сидели в самом заднем ряду, и в то время как повторно проходящая программу учебного года Сезен уже пол-урока напряженно и неотрывно работала над своим сочинением, Айсе праздно покусывала ручку и наблюдала, как Маттео сосредоточенно смотрит на экран.

Когда ученики были чем-то заняты, он писал свой роман. Маттео был любимым учителем не только Айсе, у него была целая стая поклонниц из числа школьниц, бросавших в его сторону влюбленные взоры. «При этом он держит ухо востро», — однажды услышала Айсе насмешливое замечание одного парня, когда в вестибюле Маттео проходил мимо группы девчонок, которые возбужденно шушукались и хихикали у него за спиной. Айсе еще ни разу не слышала, чтобы он на кого-то повысил голос, а если кто-то мешал занятиям, Маттео обычно отворял дверь и просил того покинуть помещение, как будто был слишком утомлен, чтобы нервничать.

О его личной жизни было известно лишь то, что несколько лет назад у него умерла жена и что с той поры он живет бобылем. Ездил Маттео на старой темно-зеленой малолитражке, «на металлоломе», — говорили они и посмеивались над ним. Однако в душе каждый хотел оказаться в его классе, потому что его считали самым клевым из всех учителей, и многие летом [6] В Германии несколько иная, чем в России, система школьных каникул, которые, в свою очередь, разнятся в каждой федеральной земле, поэтому тот или иной летний месяц всегда оказывается учебным. с завистью наблюдали из окна, как он проводил урок во дворе под каштанами. Иногда Айсе и Сезен пытались представить себе, как он живет.

— В какой-нибудь студенческой квартире, где со стен отваливается штукатурка, — предположила Сезен.

У нее набралась уже целая коллекция его фотографий. Маттео, садящийся в автомобиль, Маттео, стоящий на перекрестке, с сигаретой в уголке рта.

Однажды после занятий Айсе и Сезен последовали за ним с фотокамерой; с безопасного расстояния они наблюдали, как он бесцельно блуждал по улицам, пока в конце концов не скрылся в каком-то баре. Сезен его еще и через окно сфотографировала. Расплывчато, потому что лил дождь, было видно, как он сидит у стойки бара. Сезен размножила фотографию и один снимок подарила Айсе.

Маттео закатывал рукава рубашки до самого локтя и расстегивал две верхние пуговицы у ворота, так что Айсе могла видеть черные волосы на его груди. Он протер глаза, откинулся на спинку стула, вытянул вверх руки и сладко зевнул. В этот момент их взгляды встретились, и он, будто это она оказалась застигнутой за этим занятием, ободряюще улыбнулся Айсе, словно ему было жаль, что она вынуждена сидеть здесь, в этой душной комнате. Айсе быстро опустила голову. Внезапно ей пришли на память строки, которые когда-то Ата прочитала ей вслух из какой-то книги и которые она иногда вполголоса напевала, словно песенку, засевшую у нее в голове и сопровождавшую ее повсюду, и вместо сочинения она написала:

После урока Айсе дождалась, пока все ученики сдадут сочинения и разойдутся. Она последней положила на стопку листков свое стихотворение, уселась перед столом Маттео и извлекла из сумки папку со своими историями.

Айсе всегда волновалась, когда оставалась в классе наедине с Маттео и вынимала из сумки папку. Казалось, будто она делает что-то недозволенное. Она нерешительно пододвинула папку через стол.

— У тебя для меня новая история? — спросил он.

Айсе утвердительно кивнула, и Маттео, словно защищая, положил на папку ладонь. Затем с любопытством взял со стопки листков стихотворение и прочитал. Айсе казалось, что сердце у нее вот-вот выскочит из груди.

— Очень красивое, — только и сказал он, — оно теперь тоже войдет в нашу папку.

— Но это не сочинение, — проговорила едва слышно Айсе, — здесь текста и на полстраницы не будет.

— Это не играет роли, — ответил Маттео, — завтра ты, как всегда, получишь папку обратно.

Эта папка с историями была их общей тайной, о ней не знал никто, даже Сезен.

Однажды после занятий Маттео попросил Айсе задержаться. Он беспокойно расхаживал по классу взад и вперед.

— Я ничему не могу тебя обучить, — внезапно произнес он и, как будто извиняясь за это, остановился перед ней и пожал плечами. — Ничему.

Айсе изумленно посмотрела на него.

— Но… что это значит? Вы же как-никак мой учитель!

— В том-то и дело, что нет, — ответил он. — Я ничего не могу добавить к тому, что уже заложено в тебе изначально. Я могу в крайнем случае разрушить тебя. — Помолчав немного, он продолжал: — Я долго размышлял над тем, чтобы сделать тебе предложение. — Маттео сел за стол, положив на него ладони. — Ты никогда не должна делать то, что делают другие, и никогда то, чего они требуют от тебя. Забудь мои уроки. Не слушай. Лучше спи или думай о чем-то постороннем. Но продолжай писать свои истории, записывай свои сны. Просто все, что приходит в голову. Но ты должна пообещать мне, что всё будешь давать мне на просмотр. — Он перегнулся к ней через стол. — Даже если это твой дневник, — настоятельно добавил он.

Айсе покачала головой.

— Я не веду дневник.

— Ну ладно. Тогда истории.

С того дня Айсе получала за свои истории лучшие оценки и не имела другого задания, кроме как оставаться самой собой. Ей казалось, будто она заключила какой-то пакт, который одновременно стеснял ее и наполнял гордостью.

— Ты свободна! — крикнул он еще ей вслед, когда в тот раз она покидала аудиторию; и его голос прозвучал избавительно, но в то же время требовательно и гневно, точно проклятие.

В смятении чувств шла Айсе домой.

Я все вынуждена прятать. Ключ от ящика письменного стола я всегда ношу с собой. Если Зафир обнаружит истории, он непременно отнесет их родителям, и те во всеуслышание их прочитают. Но сейчас папка опять у Маттео, а он хранит и бережет ее от посторонних как зеницу ока. Это наша единственная связь. Именно в эту минуту он, вероятно, держит в руках лист бумаги, на котором я писала еще вчера, и касается моих невидимых глазу отпечатков пальцев. Хотя я вижу Маттео лишь на уроках, он благодаря историям знает меня лучше, чем Сезен, лучше, чем Зафир, и лучше, чем все, с кем я живу здесь под одной крышей. За исключением, может быть, Аты — той известно все, но и она не догадывается, что я пишу. Только о моей тетради в голубом переплете не ведает ни одна душа. Это моя последняя тайна. Это единственный остров, на котором я властвую безраздельно. Такое положение, конечно, противоречит нашему уговору, и Маттео никогда не должен будет узнать об этом. Но разве он сам не говорил, чтобы я никогда не делала то, чего требуют от меня другие?