Валерий Сегаль - Десять лет спустя

Стол блистал: севрюжка, осетринка, астраханская селедочка, маринованные боровички. Целиком зажаренный жирненький поросенок словно свидетельствовал об искренности атеистических взглядов собравшихся, добрая четверть которых принадлежала к древнему еврейскому племени.

На стол подавала служанка Александры — на редкость хорошенькая юная девушка, на которую Бени сразу положил глаз. Отметим, читатель: в тот день Бенито Мусолини впервые видел Анжелику Балабанову.

Разлили водку, а «западник» Рабинович, разглядев стоявшую поблизости от хозяйки бутылочку с импортной этикеткой, налил себе швейцарского спирта.

— Как дела, друзья? — спросил Ульянов, поднимая свою рюмку.

— Вы, конечно, в курсе всех основных событий, Владимир Ильич, — сказал Кржижановский. — Сейчас положение очень напряженное: забастовка приняла всероссийский размах.

Как видим, Глеб Кржижановский сразу заговорил о деле. Следует заметить, что большинство собравшихся также всерьез относились к сложившейся в стране ситуации. Даже Расин выглядел встревоженным: он считал, что эта всеобщая суета явно не к добру. Пожалуй, один лишь Лев Абрамович Каскад полностью сохранил безмятежность. Снисходительная улыбка, с которой он встретил слова Глеба, явно свидетельствовала, что по его мнению, все это не так уж важно. Ульянов окинул собрание проницательным взглядом и отметил про себя все оттенки в настроениях этих людей.

— Я все знаю, — очень серьезно сказал он. — Нам предстоит очень большая работа. Мне не хотелось бы сегодня много говорить о политике, но уже с завтрашнего дня я собираюсь начать выступать перед рабочими. Мы обязательно начнем выпускать большевистскую газету…

— Что вы думаете о манифесте 17 октября, Владимир Ильич? — спросил Красин.

— Я думаю, что это наш первый крупный успех, друзья,

— ответил Ульянов. — Это и объективное достижение, и прецедент. Манифест в целом отражает сегодняшнее положение в стране. Силы царизма и революции уравновесились. Царизм уже не в силах подавить революцию. Революция еще не в силах раздавить царизма. Повторяю, друзья, — нам предстоит большая работа, но сегодня дайте мне расслабиться. Будем солдатами революции, а не фанатиками. Поэтому, давайте выпьем!

Все выпили, и «западник» Рабинович тут же сказал:

— Вот это спирт! Не то, что наша бурда. Все же как бы вы, большевики, не умничали, а до Европы и вам далеко. Да и манифестик этот — ничто по сравнению с западной свободой мысли.

— Между прочим, — язвительно заметил Ульянов, — на Западе этот спирт разбавляют соком, лимонадом или минеральной водой.

Слегка покраснев, Рабинович тут же придвинул к себе графинчик с морсом.

— А что касается свободы мысли, — продолжал Ульянов,

— то здесь я могу вас просветить, как человек, довольно долго проживший на Западе. Там если вы имеете свое особое мнение по каким-либо политическим вопросам, то наиболее безопасно — засунуть это мнение себе в задницу.

— Не может быть! — воскликнул Рабинович.

— Г-н Ульянов совершенно прав, — сказал Бени. — Такого болтуна, как вы, у нас бы уже давно арестовали.

— Да! — не совсем последовательно обрадовался Рабинович. — На Западе полиция знает свое дело круто!

— Пиздят там тоже круто! — сказал Ульянов.

— Не может быть! — снова воскликнул Рабинович.

Ульянов и Бени переглянулись как люди, которым есть что вспомнить на эту тему. Александра Коллонтай понимающе улыбнулась.

Выпили еще разок, и в разговор вступил Григорий Зиновьев.

— Ну а что вы скажете о событиях, имевших место в Петербурге 9 января? Такое тоже могло бы произойти в Европе?

— Нет, конечно, — ответил Ульянов. — Но события кровавого воскресенья — это не пример подавления свободомыслия. Это пример произвола и террора со стороны властей. Это доказательство не силы, а слабости самодержавия, а также полной несостоятельности монархической системы вообще. Именно поэтому я и говорю, что манифест 17 октября, приближающий Россию к западноевропейскому типу государств, является объективным достижением. Но это отнюдь не означает, что мы должны довольствоваться этим достижением и идеализировать западную систему, как это делает уважаемый г-н Рабинович.

С противоположного конца стола с понимающей улыбкой наблюдал за спорящими Лев Абрамович Каскад. Ульянов давно знал и ценил этого человека.

— Кстати, Лев Абрамович, а где Леха? Почему я не имею удовольствия его видеть здесь?

— Они с Пятницей уехали на охоту. На лося! Сегодня вечером должны вернуться. Леха передавал вам большой привет и приглашал зайти завтра, прямо с утра. Собирается угостить вас свежей дзерениной. Вот его визитная карточка с адресом.

— Спасибо. Ну, а вы как? Трудитесь все там же?

— Конечно. А где же еще!?

— Прекрасно! У меня родился тост, господа. Выпьем за процветание замечательного дела «Каскад и сын»!

Бени уже прилично окосел. Прекрасная Анжелика то и дело наполняла его быстро пустеющий стакан. Бени вроде и пить не хотел, но почему-то не мог не выпить, если наливала Анжелика. Вдруг он глуповато встрял в разговор:

— Я все-таки не понимаю — почему не попробовать убить царя?!

— Это уже неоднократно имело место быть, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Зиновьев.

— Ты бы получше закусывал, — прошептал в сторону Бени Ульянов, а вслух сказал: — О терроризме мы с тобой уже говорили!

— Не будьте догматиками, господа! — воскликнул Бени.

— Царь царю рознь. Ваш нынешний царь — очевидный тиран.

— Милая девушка, — шепотом обратился Ульянов к Анжелике, — вы его вместо водки свининой потчуйте!

— Так он же еврей! — трагическим шепотом возразила Анжелика Балабанова.

— Он итальянец, — прошептал Ульянов.

Красавица недоверчиво взглянула на Бенину физиономию.

— Все итальянцы очень похожи на евреев, — разъяснил Ульянов.

Анжелика вздохнула и наложила Бени полную тарелку сала. Она была несколько разочарована тем, что Бени не еврей. Дочь почтенных антисемитов, Анжелика дружила с Львом Абрамовичем Каскадом и уважала евреев.

— Политика Николая II выгодна большевикам, — резонно заметил, тем временем, Рабинович. — Чем больше зверствует правительство, тем больший успех имеет большевистская пропаганда в массах.

— Не очень красивое рассуждение, — заметил Ульянов.

— Зато верное.

— Давайте все-таки выпьем за то, чтобы жертв было как можно меньше, — примирительно сказала Аликс.

Все согласились, что это прекрасный и поистине женский тост. Свинина не помогла: после этой рюмки Бени совсем скис, и его пришлось отвести в спальню. Все остальные гости продолжали пить, закусывать и обсуждать революционные проблемы. Уставший от этих разговоров аполитичный интеллектуал Расин высказал свое мнение: