Жан Грегор - Безголовые

У любого, кто бывал на складе и знал реакцию рабочих на последние события, встреча с Остином вызывала улыбку. Когда кладовщики заходили в кабинет начальника для согласования графика работы или же утверждения больничного листа, Остин пожимал им руки, а затем замирал без движения, на лицах рабочих читались раздирающие их противоречивые чувства: ненависть к новому человеку в компании, ненависть к начальнику, которую, с одной стороны, усиливала необходимость долго и нудно говорить, но с другой — сдерживало желание предстать перед Остином в выгодном свете; кроме того, у некоторых ненависть к Остину почти целиком растворялась в стремлении показать ему, что его не боятся: старый начальник на складе или новый, это ничего не меняет. Впрочем, отсутствие какой бы то ни было реакции со стороны Остина выводило кладовщиков из равновесия. Они привыкли заниматься товарами, а не человеческой психологией. Обычно кладовщики так и стояли перед Остином с глупыми улыбками, и когда наконец говорили: «Ну ладно, я пойду», им ничего не оставалось, как только вспоминать об одобрительных напутствиях, которыми их провожал Ондино. Про Остина ходил слух, что он отличный управленец и, кроме того, «весьма умен», но именно это, наверное, и было для кладовщиков самым обидным.

Однажды рабочие узнали, что склад продан. Эту новость, столь важную для них, Остин вскользь сообщил двум кладовщикам, которые зашли к нему поздороваться.

— Со вчерашнего дня, — сказал он, — я больше не являюсь вашим начальником. Вы работаете в независимой организации, вот вам ее координаты. Тут все написано…

С этими словами Остин протянул каждому рабочему по листу бумаги.

— Для вас это ровным счетом ничего не меняет… То есть я хочу сказать, вы, как и раньше, приходите сюда работать и делаете то же, что и всегда…

Он чуть было не сказал о том, что сам позаботился об этом новом месте работы для кладовщиков, но, вероятно, сообразив, что теперь более чем всегда требовалось проявить сдержанность, несмотря на изумление стоящих перед ним людей, как ни в чем не бывало вернулся к изучению каких-то таблиц на экране своего компьютера.

Сражению, к которому так готовили себя Стюп и Балам, похоже, не суждено было состояться. Однако они решили пойти ва-банк и отправились к Фиссону. В течение более получаса директор по персоналу не мог вставить ни слова. Впрочем, возможно, он и не собирался прерывать кладовщиков. Фиссон внимательно слушал их, что внушало определенную надежду. Но, к сожалению, раз принятое решение никто отменять не собирался. «Я понимаю вас, но ничего не могу для вас сделать». Продажа склада, как подчеркнул Фиссон, была продиктована «экономическими соображениями», а отнюдь не человеческими. Особый акцент директор сделал на том, что если бы склад не продал Грин-Вуд, кто-то другой сделал бы это вместо него.

Стюп и Балам отправились тогда в мастерские на поиски Тюрлэна, но когда спросили, где он, рабочие указали им пальцем на человека без головы. Стюп и Балам подошли к нему. Тюрлэн, один из профсоюзных лидеров, Тюрлэн, который заставлял дрожать владельцев компании, который более двадцати лет боролся за права рабочих, стоял перед кладовщиками «обезглавленный». Те не нашлись что сказать, а у Балама даже дух перехватило от растерянности и страха. Страх был связан с тем, что для Балама всякий безголовый человек автоматически попадал в разряд сволочей. Растерянность же происходила оттого, что кладовщик наконец понял: угроза нависла над всеми, и на сей раз борьба ожидается нелегкой.

— Да ладно, ты не Тюрлэн, — бросил Стюп, всегда слегка грубоватый даже в самых критических ситуациях, а сейчас к тому же стараясь отвратить неминуемое, притвориться, что настоящий Тюрлэн где-то в другом месте, с головой на плечах…

— Да нет же, это я, ребята…

— Но как это случилось?

— А, просто несчастный случай… Так глупо… Садовая фреза с двумя лезвиями упала прямо на меня… Но я оставил свою голову, она лежит теперь в огромной банке с формалином… Вроде бы ученые добились больших успехов в пересадке тканей…

Стюп едва не рассмеялся. Тюрлэн говорил о банке с формалином, тогда как только что продали склад, — это было странно.

— Ты новость-то слышал?

— Конечно, ребята, и я вам очень сочувствую…

— Как-как? Ты нам сочувствуешь?.. — Стюп завелся. — Но ведь нужно что-то делать, и ты должен помочь нам… Может, устроим забастовку, займем всю компанию, а? Или же подожжем кабинет директора… С нами поступили отвратительно, это нельзя так оставить…

Тюрлэн кашлянул.

— Дело плохо, ребята, совсем плохо… Все теперь по-другому, и даже здесь, смотрите, вон тот тип в сером костюме, это наш новый начальник, такой же молодой, как и ваш… И даже в воздухе чувствуется какое-то напряжение… Он на нас так давит, что ни на минутку нельзя расслабиться…

— Да, но как же мы… Ты же не можешь нас бросить вот так…

— Я знаю, ребята, вы сильно расстроены, но здесь работает триста человек, я хочу сказать, куча народу, как-никак, а на складе всего около тридцати рабочих, мы не можем объявить войну начальству, потому что иначе мы в ней погрязнем по самые уши… Вы понимаете… Во всяком случае, лично у меня после несчастного случая словно бы энергии поубавилось… Не стоит на меня за это обижаться, ребята… С тех пор, как у меня нет головы, я все спрашиваю себя, неужели я действительно мог делать все то, что делал раньше, ну, все эти беспорядки…

— Черт тебя побери, Тюрлэн, ты же не думаешь так на самом деле?!..

Тюрлэн заволновался. Хоть у него и не было головы, Стюп и Балам догадывались, что он сейчас в страшном затруднении.

— Я могу вам одолжить барабан и мегафон, если вы хотите… У меня даже от последней забастовки конфетти осталось…

— Да пошел ты со своим конфетти, — рявкнул Стюп.

И двое кладовщиков, вконец разочарованные, сунули руки в карманы и пошли прочь.

— Ей, ребята… — закричал Тюрлэн.

Они обернулись.

— Черт возьми, я же все-таки чуть не умер… Я был на волосок от смерти… Черт возьми, ребята, я спасся только чудом…

— Для нас ты мертв, — крикнул в свою очередь Стюп.

Несколько дней Балам и Стюп пытались убедить товарищей в необходимости объявить забастовку, собраться всем вместе перед прилавками и ждать. Но что-то прогнило в коллективе. Жуффю, маленький толстячок с головой, выступил перед кладовщиками. По его мнению, нужно было дать новой администрации возможность как-то проявить себя. Внешний вид Жуффю внушал доверие: он совсем не походил на молодого карьериста, готового пойти на все ради собственной выгоды; у него был вид честного человека, и то, что он не стеснялся в выражениях, убеждало кладовщиков в его солидарности (что и в самом деле было правдой). Жуффю осознавал всю тяжесть ситуации, но ему удавалось говорить так, что все о ней забывали.