Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Через месяц пришло сообщение, что в уезд скоро прибудет пшеница из государственного фонда помощи крестьянам. Самый большой в уезде мост через бурную глубокую реку был под угрозой нападения. Гатоль заявил, что его отряд обеспечит защиту моста и караван пройдет благополучно.

Река текла по глубокому ущелью между высоких гор. В пещерах засели душманы. На речных берегах, поросших деревьями и высоким кустарником, Гатоль разместил своих людей. За деревьями располагалось деревенское кладбище.

Душманы пронюхали, что должен прийти караван с пшеницей, и решили взорвать мост. Гатоль со своим отрядом был наготове. Он принял решение не ждать нападения, а атаковать первым и разделил отряд на две группы — одна пошла на гору, другая засела на кладбище и в кустах у реки. Стрельбу Гатоль приказал открыть с горы. Душманы, боясь оказаться в окружении, открыли ответный огонь и стали спускаться к реке.

Завязался жестокий бой. Грохотали снаряды, свистели пули, Душманы стали отступать к кладбищу, тогда бойцы Гатоля ринулись в атаку с другой стороны. Душманы сделали последнюю отчаянную попытку и рванулись вперед.

Из глаз Гатоля выкатились две скупые слезы. Он вздохнул и продолжал:

— Зря отпустил я от себя Тохту. Видя, что побеждаем, Тохта устремился вперед, к кладбищенской ограде.

«Ложись!» — крикнул я. Но Тохта не слышал, а бандиты открыли огонь по нему из трех автоматов. И он погиб в огне, скрючился, упал навзничь и затих.

«Вот вам, проклятые убийцы!» — крикнул я и уложил всех троих.

Затем попросил товарищей отвлечь бандитор, а сам бросился к Тохте. Он был мертв.

Часть моего отряда в это время спустилась с гор и атаковала бандитов. Началась бешеная стрельба. Я взвалил Тохту на плечо и понес, отстреливаясь короткими автоматными очередями. Душманы побежали, но тут я почувствовал, что ноги словно не мои и левая рука не действует. Я уронил Тохту на землю, упал и будто погрузился в сон…

Гатоль улыбнулся. Он не любил рассказывать о себе, и явно чего-то не договаривал, напрасно я старался вызвать его на откровенность. Тут в палату вошел доктор, мой университетский товарищ.

Он хлопнул в ладоши и, посмеиваясь, сказал:

— Нарушаете покой больных. Никакой дисциплины!

Он велел Гатолю отдыхать, и мы вместе вышли из палаты.

— Гатоль — молния, а не человек, — сказал доктор. — Гроза душманов. В ночь, когда прибыл караван с пшеницей, Гатоль не вернулся из боя. Мы нашли его утром. Он лежал без сознания, обняв мертвого Тохту. Гатоль потерял много крови. Как видишь, сейчас дело пошло на поправку. В бреду он продолжал воевать с душманами и просил прощения у матери Тохты. Здесь он все время шутит, смеется, старается приободрить раненых.

Я не раз слышал, как он им говорил: «Пусть только заживут наши раны, мы снова встанем под трехцветное знамя и нанесем бандитам такой удар, что и следа от них не останется. А потом, если бог даст, разойдемся по деревням, вспашем поля, будем их поливать и пропалывать, собирать урожай, молотить зерно». Это человек несокрушимого духа. За полтора месяца он со своим отрядом полностью очистил уезд от душманов. Спас караван с зерном, не дав бандитам взорвать мост.

Вдруг мы увидели, что к нам бежит санитар:

— Доктор-саиб, Гатоль…

Не дослушав, мы бросились в палату. Возле Гатоля стояли раненые и плакали. Доктор стал делать Гатолю искусственное дыхание — не помогло. Легкий ветерок развевал над постелью Гатоля трехцветное знамя. Он умер с улыбкой на губах. Мне хотелось сказать:

«Да, мы будем обрабатывать наши поля, молотить зерно, кончатся наши беды, сгинет орел — вестник несчастья, появятся новые надежды!»

Плечи цирюльника вздрагивали от рыданий:

— Мой дорогой брат! Дорогой мой брат!

Гатоля похоронили вместе с другими героями, и на его могиле распустился новый мак.

Каждый вечер старая женщина, узкоглазая и широкоскулая, в белой накидке на голове и матерчатой кофте приходит на могилы Гатоля и Тохты, приносит поднос, зажигает светильник и раздает угощение и фрукты. Это мать отважного Тохты. Она ухаживает за цветами на могилах героев, посаженными крестьянами в знак всенародной любви. И Гатоль-мак трепещет на ветру, будто красное знамя.

Перевод с пушту А. Матвеевой

Град и дождь прошли. Как преступники, свершившие свое недоброе дело, скрылись темные и мрачные тучи, и небо снова стало шелковисто-синим. Снова засверкали валуны и скалы, а листья деревьев и мелкие дикие цветы, словно умытые дети, заулыбались солнцу, уже собиравшемуся зайти за горы.

Шир Али вышел из хижины и направился к пойме небольшой горной реки. Он был невысокого роста, с темной блестящей кожей. На круглом его лице светились простодушные узкие глаза. Руки были засунуты в карманы грубой куртки из козьей шерсти. Легкий ветерок трепал его редкую с проседью бородку. Сзади Шир Али можно было принять за ребенка лет десяти-одиннадцати, хотя ему уже перевалило за пятьдесят.

«До чего же сильный прошел дождь, — осмотревшись, подумал Шир Али, — небось наделал дел!» Но, взглянув на дно ущелья, кроме сверкавших скал и гравия, ничего не увидел. Когда же бросил взгляд на пойму, то, изумленный, застыл на месте, а затем, чуть подавшись вперед, едва слышно протянул:

— Что же ты, река, натворила?!

Поспешив к пойме, Шир Али снова внимательно осмотрелся. Река изменила русло и, обогнув его надел, соединила принадлежащий ему чаман[ Чаман — луг.] с землей соседа. Сердце Шир Али куда-то провалилось, и с мыслью, что надо скорее все как-то уладить, он почти бегом бросился к соседу. На ходу оглянулся еще раз, но чамана не увидел: теперь чаман располагался где-то в стороне от клочка его земли. А река, как и раньше, скользила лениво и безразлично, но теперь уже по новому руслу…

Сосед был приземистый, тучный человек с каким-то угловатым и несоразмерным лицом — пожалуй, такие черты можно встретить лишь на детских рисунках.

— Какими судьбами, Шир Али? — низким голосом спросил сосед.

Вошедший замялся и, теребя бороденку, смотрел на соседа своими блестящими простодушными глазами, лихорадочно подыскирая нужные слова.

— Река изменила русло… ушла из старого… — только и смог вымолвить он.

Сосед молчал. Видимо, о чем-то раздумывал, потом, взглянув на Шир Али, спросил:

— Куда она повернула?

Шир Али опять стал подыскивать нужные слова и наконец с вымученной улыбкой ответил:

— Понимаешь, какое дело! Взяла и повернула к моей земле!..

— К твоей земле?! — переспросил сосед и вдруг с криком бросился к реке.

Едва поспевая за ним, Шир Али опять подумал, что надо бы все как-то уладить, но в душе уже начали расти страх и беспокойство.