Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

— Смотрите, Пчелка ощенилась! — радостно закричали ребята.

Щенки были прехорошенькие, с маленькими мордочками и блестящими черными глазками. Через месяц-другой щенки подросли. Я принес одного домой и спрятал в подполе, посвятив в эту тайну младшего братишку Хабиба. Мы то и дело таскали туда еду. К нашей радости, щенок с жадностью съедал все. Иногда вечером он начинал скулить или затевал возню. Отец в конце концов догадался, в чем дело, отругал нас и выбросил щенка из дома. Но мы снова его принесли. Он опять выбросил, мы опять принесли. Так продолжалось до тех пор, пока отец не смирился с фактом существования собаки в доме и разрешил нам за ней ухаживать. Щенка назвали Барсом, отвели ему во дворе место, а мать дала веревку, чтобы его можно было привязать. Теперь, стоило кому-нибудь чужому войти во двор, как Барс готов был броситься на него и заливался яростным лаем. Я же, очень гордый, подходил и успокаивал пса, положив ему руку на спину.

Отец много лет работал табельщиком[В афганских школах существует должность табельщика, отмечающего явку учителей на занятия.] в школе. Соседи почтительно называли его: «Господин Мирза». В ту же школу он привел и меня.

В то время я уже учился в третьем классе. Брат еще не ходил в школу, ему не было семи. Когда у нас на ужин готовили жареный картофель, мать посылала меня за пикулями к нашему соседу Мама Ачари, снабдив миской и деньгами.

Дом Мама Ачари стоял напротив нашего по другую сторону канавы. Во дворе, очень напоминавшем ящик, стояли в ряд на деревянных подставках глиняные кувшины с пикулями и уксусом, распространяя аромат на весь переулок. Летом к этому запаху добавлялось зловоние канавы и дышать было невозможно.

Если Мама Ачари уходил, покупателей обслуживал мальчик лет шести, как говорили, внук Мама Ачари. Его отца никто никогда не видел. Он как будто сидел в тюрьме Демазанг[Кабульская городская тюрьма.].

Другим нашим соседом был мастер Нагшбанд, слесарь-замочник. Он жил с сыном Гулямом Сахи, моим родственником, красивым мальчиком, с густыми сросшимися на переносице бровями и карими глазами с длинными ресницами. Мальчик был способным и смышленым, но определить его в школу у отца не хватало средств. Нагшбанд держал маленькую мастерскую по изготовлению ключей и замков на одном из базаров, в подвале, под лавкой какого-то торговца. Гулям Сахи ходил с отцом в мастерскую, как говорится «пачкать нос», что однако давало ему право называть себя «Кузнецом». Он был моим товарищем по играм и единственным другом.

В верхней части переулка стоял высокий, красивый дом Хакима. Говорили, что Хаким в свое время был начальником одного из районов, а потом ушел в отставку. Но все продолжали его называть «господин начальник». По утрам и вечерам он вместе со всеми ходил в мечеть и совершал намаз. Являлся туда в накинутом на плечи светло-коричневом халате, шапке из красноватого каракуля[Оттенок каракуля, наиболее ценимый афганцами.], с крупными четками, которыми он громко щелкал, что придавало ему еще большую солидность. При появлении Хакима соседи почтительно приветствовали его, прижимая руки к груди. Даже пекарь, пожилой и суровый, который никогда не смеялся, завидев Хакима, вставал и, улыбаясь, прикладывал руку к сердцу.

С почтением относился старый пекарь к купцу Хаджи. А вот к моему отцу, хотя тот был ровесником и Хаджи и Хакима, даже к седобородому, со слезящимися глазами Мама Ачари, который был старше отца, никакого почтения не проявлял. Мало того, во время коротких разговоров с отцом и Мама Ачари пекарь, бывало, брал их за грудки, что вызывало во мне злость и жажду мести.

Однажды я спросил отца, почему пекарь так неучтив с ним. Он не стал объяснять, лишь сказал:

— Наш народ, сынок, покорный и забитый.

Эти простые, идущие от души слова оставили горький осадок. Впрочем, я и сам считал своих близких слишком покорными и потому недостойными уважения. Всем было известно, что почтение к Хакиму неискреннее, просто его боялись, потому что знали, что он связан с высшими властями и может навредить.

В доме Хакима жил молодой человек, лет двадцати, маленький, толстый по имени Лала Кадыр. Одет он был неряшливо, ходил с обтрепанными рукавами, руки лоснились от жира. Говорили, что он служит у Хакима поваром, на самом же деле Лала Кадыр всем заправлял в доме Хакима. Дети звали его просто Лала. Он прославился своим дурным характером, жестокостью, склонностью к воровству. Его глаза на выкате смотрели на всех с подозрением и наводили страх. Стоило Лала зайти к кому-нибудь из соседей, как он воровал все, что попадалось под руку.

Однажды Лала Кадыр отправился к Мама Ачари за пикулями. Того не было дома, и пикули продавал его внук. Вернувшись, Мама Ачари заметил, что из одного кувшина торчат детские ноги. На крики Мама Ачари сбежались соседи.

Ребенок был мертв. В безжизненной руке он сжимал кусок хлеба. Все решили, что мальчик полез за пикулями, чтобы съесть их с хлебом, потерял равновесие и упал в кувшин. Однако Мама Ачари догадывался, что тут не обошлось без Лала Кадыра. Он даже подал жалобу в суд, но безуспешно.

Еще в доме Хакима жила пушистая белая собака с черной мордой, острыми ушами, воинственно задранным хвостом, по кличке Чини, — Фарфоровая. Такая же злая, как Лала Кадыр. Она отпугивала своим яростным лаем всех нищих, и у Лала не было нужды их гонять.

Иногда мне приходило в голову, что директор школы, у которого едва сходился ремень на животе, из той же компании, что Хаким, Лала и Чини. Как-то осенью на перемене, не помню зачем, я зашел в школьную канцелярию и невольно стал свидетелем того, как директор, тараща глаза, орет на отца:

— Ты ни на что не годен! Я не нуждаюсь больше в твоих услугах! С завтрашнего дня ты уволен!

Отец в своей старой кожаной шапке, выцветшем, не по росту длинном пальто стоял, опустив голову, и молчал. Любой в этот момент пожалел бы его.

Я не знал, что вызвало такой гнев директора, но очень переживал за отца. Оказалось, что виной всему мыши, которые залезли в шкаф и изгрызли два табельных журнала.

Вечером отец вернулся в дурном расположении духа. Не снимая пальто, он стал что-то писать и сказал матери:

— У меня был разговор с директором. Я сказал ему все, что думаю, и теперь меня наверняка выгонят с работы. Ничего. Закроется одна дверь, откроются сотни других. Аллах милостив.

Отец несколько раз повторил: «Я сказал ему все, что думаю», и я с трудом сдержал улыбку, хотя сердце мое обливалось кровью. Дописав, отец сунул лист бумаги в карман и сказал матери:

— Отнесу жалобу Хакиму. Аллах поможет! Хаким знается с большими людьми, может быть он найдет для меня работу получше.

Мать, хлопотавшая на кухне, бросила на него укоризненный взгляд.