Фабрис Каро - Фигурек

Мало того, что я был мрачен, почти что в депрессии, теперь сюда прибавилась еще и тревога: с той минуты, как я решил украсть деньги, взять их из бумажника матери, в глубине живота у меня поселился свинцовый шар. Ну и, прямо скажем, запеканка тут ничем помочь не может.

Сегодня главная тема разговоров за ужином — семикилограммовый судак, которого поймал отец. Он якобы оставил рыбу другу, во что не верит, правда, вполне добродушно мой братец, который все твердит и твердит, что зря папа пьет перед тем, как идти на рыбалку: начинается с галлюцинаций, а кончается богадельней, в общем, шуточки в таком вот духе.

Таня вроде бы искренне веселится, иногда я посматриваю на нее и сразу же с головой погружаюсь в печаль. Но говорю себе при этом: чушь, чушь собачья, пусть даже у меня больше нет денег на оплату счетов, мы все равно будем встречаться, хотят они того или не хотят, нельзя силой разлучать людей, рвать такую связь только из-за просрочки с оплатой. И вот тут-то я могу и улыбнуться. Но проходит пять минут, и все начинается снова. Сегодняшний ужин точь-в-точь как американские горки, американские горки cheap [32] Cheap (англ.) — дешевый, уцененный. на деревенском празднике в базарный день, этакие уцененные американские горки, где низ глубоко внизу, а верх — всего лишь чуть-чуть не так низко.

Я жду подходящего момента, чтобы слинять на кухню. Подумал было вызваться принести торт с кремом, но теперь боюсь не дотерпеть до десерта. Эта запеканка совершенно бесконечна, столько народу, а никак доесть не могут! Мысли одна чернее другой, и под их влиянием милая семейная трапеза превращается для меня в похабную декадентскую вакханалию. Приходит на память картинка из старого «Астерикса», на которой едоки фондю весело барахтаются в расплавленном сыре, и приступ тошноты помогает найти удачный, как мне кажется, выход из положения.

— У тебя еще есть маалокс? Похоже, я переел — ужасно пучит.

Матушка отвечает, что есть, конечно же есть — он в кухонном шкафу, на полке с аптечкой, будто я этого не знал раньше… Какое-то мгновение я еще опасаюсь помешать общему веселью, но где там: когда ты твердо решил нажраться, вселенная может лететь к чертям, может лопнуть, как воздушный шарик, тебе нет до нее дела… Ты вне времени, ты наедине со своим пищеварением, вселенная может взорваться, но мой желудок…

Очутившись на кухне, принимаюсь наугад открывать и закрывать ящики: известно же, что мама всегда держит под рукой некоторую сумму наличными «на всякий случай» — привычка бывших бедняков. В процессе поисков дергаю один из ящиков — оказывается, он доверху наполнен никому не нужными предметами, настоящий склад барахла. Начинаю лихорадочно в нем рыться. Авторучки без колпачков, скотч в рулончиках, этикетки от когда-то купленных вещей, товарные чеки, письма с ненастоящим ключом от автомобиля, приклеенным сверху, членские билеты каких-то союзов, пожелтевшие снимки: мы с братцем плещемся в надувном бассейне, вырезанные из газет заметки, диплом лучшей в мире матери, бусы из фальшивого жемчуга, рекламный буклет онлайнового бутика La Redoute, рецепт жаркого по-бургундски из убитого быка, записанный на листке из черновой тетради, письмо от тетушки из Ренна, отвертки разного калибра, кусочки праздничной упаковочной бумаги, тщательно сложенные и хранящиеся с прошлого Рождества…

И вдруг я натыкаюсь на письмо, от которого у меня дыхание перехватывает, как от пощечины. Увидев фирменный бланк, я только что в обморок не падаю. В глазах все плывет, и если бы не оперся о край шкафа, точно рухнул бы на пол.

— Ты нашел маалокс?

Входит мать, я быстро задвигаю ящик, так быстро, что прищемляю себе палец. Но мне не больно. Мне слишком больно от реальности, чтобы почувствовать боль в пальце.

Конец трапезы пройдет для меня будто в тумане, хотя я и стараюсь насколько могу обозначать свое присутствие, пусть и по минимуму: поднимаю бокал вслед за остальными, смеюсь, когда все смеются, отвечаю — причем невпопад — на вопросы, которые, кажется, вовсе и не мне заданы.

Возвращение в машине домой тоже как в тумане. Единственный момент, когда я в ясном сознании — но и в полнейшей растерянности: разговор с Таней перед тем, как нам расстаться.

— Ну что, до завтра?

— Не знаю… Меня поставили в известность о ваших финансовых затруднениях… Они должны позвонить завтра утром и сказать, как дела. Мне, правда, ужасно жаль… я надеюсь, что все уладится…

И она захлопывает за собой дверцу. И уходит. И я смотрю ей вслед, бессильный что-то изменить. И я ничего ей не сказал. И, может быть, никогда больше ничего не скажу.

— Эй, возьми себя в руки, парень, посмотри на все позитивно: наконец-то тайное стало явным.

— Вы говорите об этом так спокойно? «Тайное стало явным»? Я узнаю,' что мои родители ведут двойную жизнь, о которой мне ничего не известно, и вы так легко говорите об этом «тайное стало явным»!

— Послушай, ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты, по крайней мере, напал на след, ты узнал причину, по которой тебя допустили в круг клиентов Фигурека. Ну и скажи себе, что без твоих стариков ты был бы уже под землей, и травка бы уже проросла…

Я опрокидываю в себя третий бокал красного. Мне жарко. Мне жарко везде, или теперь все, что не я сам, заледенело, стало холодным и враждебным.

— Ладно, давай разбираться. Что ты там вычитал в этом счете?

— У меня не было времени его прочесть, мать вошла и…

— Не понимаю, с чего ты так бесишься, почему растерялся. Ты же знал, что кто-то у тебя в роду был клиентом Фигурека?.. Оказалось, клиенты — твои родители. Ну и что? Не вижу тут никакой драмы…

— А я не понимаю, почему они мне никогда об этом ни словечка не сказали! Именно неожиданность открытия и нанесла мне травму. А главное — какой тип услуг они заказывали там? Сколько я ни напрягал воображение, сколько ни ломал голову, так и не допер до того, зачем моим родителям мог понадобиться Фигурек. Ну и потом, дело не только в этом… Кошмарный день… Думаю, я потерял Таню навсегда…

— Это еще почему?

— Денежные дела. Они больше не хотят выполнять мой заказ.

— Черт, надо же, а! Сколько ты должен-то?

— Около тысячи семисот евро. Если я возмещу долг до завтра, хотя бы частично, можно надеяться, что они успокоятся и отсрочат окончательный разрыв контракта, равно как и начало судебного процесса. Но о том, чтобы сразу же вернули Таню, и речи быть не может…

Бувье, потирая трехдневную щетину, тычет ножом в сардельку. Сделав в ней много-много дырочек, пытается, накалывая зернышки чечевицы на кончик все того же ножа, заполнить ими все эти дырки. Мы несколько минут сидим молча: он со своими дырками в сардельке, я — со своими экзистенциальными дырами.