Герта Мюллер - Человек в этом мире — большой фазан

Сторож крутит в руках шляпу. Собака лежит, она не отрывает глаз от шляпы. Виндиш молчит. «Роса ложится, мука отсыреет, — бурчит сторож. — Бургомистр будет недоволен».

Птица пролетает над прудом. Летит медленно и прямо, будто по натянутому шнуру. Летит низко над водой, как над землей летит. Виндиш смотрит ей вслед. «Точно кошка», — говорит Виндиш. «Сова это, — заметил сторож. Он прикрыл ладонью рот. — У старой Кронер уже три ночи не гаснет свет». Виндиш подтолкнул велосипед. «Не могла она умереть, — возразил Виндиш, — сова ни на одну крышу не села».

Виндиш ступает по траве. Глядит на луну. «Говорю тебе, Виндиш, — кричит ему в спину сторож, — все женщины нас дурачат».

В доме столяра еще горит свет. Виндиш останавливается. Блестит оконное стекло. В окне отражаются улица и деревья. Отражение проникает в комнату через занавески. Через ниспадающие букеты из кружев. У стены, возле кафельной печи, крышка гроба. Крышка дожидается смерти старой Кронер. На крышке написано ее имя. Залитая светом комната выглядит пустой, хотя в ней есть мебель.

Столяр сидит на стуле спиной к столу. Перед ним в полосатой ночной рубашке стоит его жена. В руках у нее иголка. В иголку вдета серая нитка. Столяр протянул жене выпрямленный указательный палец. Кончиком иголки она выковыривает занозу. Палец кровоточит. Столяр его отдергивает, и жена роняет иголку. Смеясь, шарит глазами по полу. А столяр лезет рукой ей под рубашку. Рубашка задирается, и полоски заламываются. Кровоточащим пальцем столяр трогает жену за груди. Груди большие, они трясутся. Серая нитка повисла возле ножки стула. Иголка раскачивается острым концом вниз.

Крышка гроба рядом с кроватью. Наволочка из дамаста в мелкую и крупную горошину. Постель расстелена. На ней белая простыня и белое одеяло.

Мимо окна пролетает сова. Длина ее полета за стеклом равняется длине крыла. На лету сова подрагивает. Свет падает косо, и она двоится.

Жена столяра, наклонившись, расхаживает перед столом. Столяр засовывает руку ей между ног. Вдруг она замечает свисающую иголку и тянется за ней. Нитка колеблется. Руки у жены опускаются. Она закрывает глаза и открывает рот. Столяр за локоть тянет ее в кровать. Швыряет штаны на стул. Подштанники воткнулись в штанины, тряпкой белея сверху. Жена согнула колени и выставила бедра. Живот у нее из теста. Ноги оконной рамой стоят на простыне.

Над кроватью фотография в черной рамке. Мать столяра прикоснулась головой в платке к краю шляпы своего мужа. Пятно на стекле приходится ей на подбородок. Она улыбается с фотографии улыбкой недавно умершей. И года не прошло. Улыбка обращена в комнату за стеной. Колесо колодца вращается, потому что луна огромна и пьет воду. Потому что ветер виснет на спицах. А мешок с мукой намок. Как уснувший человек, он свесился с багажника. «Этот мешок, — думает Виндиш, — как мертвец за моей спиной».

У бедра Виндиш чувствует свой отвердевший строптивый член.

«Мать столяра уже остыла», — говорит себе Виндиш.

В августовскую жару мать столяра опустила в колодец громадный арбуз в ведре. Около ведра взволновалась колодезная вода. И забулькала вокруг зеленой кожуры, охлаждая арбуз.

Мать столяра с большим ножом отправилась на огород. Канавка между грядками служила дорожкой. Салат пошел в рост. Листья у него слиплись от молока, нацеженного стеблями. Вдоль канавки мать столяра пронесла нож. Там, где начинается забор и заканчивается огород, цвела белая далия. Эта далия доставала матери до плеча. Она принюхивалась к белым лепесткам. Принюхивалась долго, будто вдыхала далию в себя. При этом она терла себе лоб и смотрела на двор. Белую далию мать столяра срезала большим ножом.

«Арбуз был просто предлогом, — говорил столяр после похорон. — Далия ее погубила».

А соседка сказала: «У этой далии одна видимость была».

«Лето выдалось сухое, — вставила жена столяра, — оттого у далии много лепестков свернулось. Она слишком пышно расцвела, так далии не цветут никогда. А лепестки держались, потому что летом ветра не было. Уже давно выдохлась, а опасть никак не могла».

«Такое нельзя вынести, — добавил столяр, — никто бы не вынес».

Неизвестно, что мать столяра сделала со срезанной далией. Она не отнесла ее в дом. Не поставила в комнате в воду. И на огороде не оставила.

«Мать вернулась с огорода, сжимая большой нож, — рассказывал столяр. — Ее глазам от далии передалось что-то. Белки были совсем сухие. Может, прежде чем забрать арбуз, она оборвала у далии все лепестки. Держала ее за стебель и обрывала. Но на земле не лежало ни лепестка, ни листика. Словно огород был комнатой».

«А может, — предположил столяр, — она большим ножом проковыряла дырку в земле и далию захоронила».

Под вечер мать столяра вытащила ведро из колодца. И арбуз отнесла на кухонный стол. Длинное острие ножа она вогнала в зеленую корку. Повернула руку с зажатым ножом по кругу и прорезала арбуз посередине насквозь. Арбуз треснул, издав отрывистый хрип. В колодце, а после на кухонном столе, пока две половинки не распались, арбуз был еще живой.

Мать столяра вытаращила глаза. Став сухими, как далия, они сузились. С лезвия ножа капал сок. Усохшие глаза неприязненно уставились на алую арбузную плоть. Черные семечки наросли в ней друг над другом, они были как зубцы гребня.

Арбуз мать столяра ломтями не нарезала. Она поставила одну половинку перед собой и высверливала алую плоть кончиком ножа. «У нее были вожделеющие глаза», — твердил столяр. Глаза, каких он в жизни не видел.

Алая вода разбрызгивалась по столу. Капала с уголков рта, стекала по ее локтю вниз. И налипала на пол.

«У матери прежде никогда не было таких белых и холодных зубов, — продолжал столяр. — Она ела и бормотала: „Не смотри на меня так. Не смотри мне в рот“».

Черные семечки мать выплевывала на стол.

«Я отворачивался. Но из кухни не выходил. Боялся арбуза. Смотрел из окна на улицу. Какой-то чужак проходил мимо. Быстро шел и говорил сам с собой. Я слышал, как за моей спиной мать орудовала ножом. Как она жевала. Как проглатывала. Не глядя на нее, я упрашивал: „Перестань есть“».

Мать столяра подняла руку.

«Когда она закричала, я на нее взглянул: уж очень громко она кричала. Она мне угрожала ножом. „Что за лето, что ты за человек! — орала она. — У меня сдавливает голову. В кишках горит. Это лето огонь всех прежних лет вобрало. Только арбуз меня остужает“».

Мостовая узкая и неровная. За деревьями кричит сова. Она ищет себе кров. Дома белые, будто заплывшие известью. Ниже пупка Виндиш чувствует свой строптивый член. Ветер стучит о дерево. Ветер шьет. Шьет мешок в земле.