Галина Шергова - Синий гусь

— Я бы хотел посмотреть на Катю.

— Посмотри. Поедешь в Москву и посмотришь. Я даже дам тебе письмо к ней.

— Можно? Ты разрешаешь?

— Ну конечно. Это ведь не твоя дочь.

Потом мы снова молчали и курили, и потому, что сигареты были «кинг сайз», увеличенно длинное молчание было долгим.

— Так ты любишь его? — спросил я, когда уже было необходимо раздавить в пепельнице противно задымившийся фильтр.

— Нет, — ответила она, хотя ее сигарета еще не докурилась.

— Так почему же ты живешь с ним? Ведь твой девиз, как и того грека: «Усталости чуждая Правда». Я верно цитирую?

— Верно. Ты всегда цитируешь точно, потому что знаешь только цитаты. Без сочинений и без контекстов.

— Так почему? Ты же лжешь каждый день.

— Я не лгу. Он знает, что я не люблю его и никогда не любила. А почему живу? — Она пожала плечами: — Наверное, слабая, инертная. Я же тоже несовершенная…

— Пиши письмо Кате, — сказал я. — Прямо сейчас. А то еще передумаешь.

(Рыба-конферансье снова уткнула нос в стекло и уставилась на меня, видимо, собираясь объявить следующий номер программы.)

По серой траве небытия я шел от шоссе к пещере Костаса и Урании. Орфей XX столетия, Мифотворец — двадцать четыре кадра в секунду, я шел по траве преисподней в загробные владения бога Аида в тщетной надежде обнаружить свою Эвридику, о которой там, разумеется, и помину не было. Эвридика играла в теннис на афинском корте, жарила аристофановские голубцы, писала работу «Антимиф» или строчила письмо в Швецию своей легкомысленной маме.

Я вернулся в пелопоннесскую деревню на съемки синхронов без нее. Со мной были только переводчик и зафрахтованный на афинской киностудии звукооператор (он же осветитель и ассистент в одном лице). Оба были оставлены мной у дяди Вангелиса готовить интервью со старым учителем. А я пошел поизучать натуру возле пещеры, так как во время первого посещения мне было не до ракурсов и точек съемки.

У входа в пещеру сидел старик-амазонка в шерстяных носках. В той же позе, точно мы не разлучались. Сентиментальный осел, стоя за спиной старика, склонял голову на шею хозяина.

— Яссу! — приветствовал я старика, исчерпав с ходу свои знания греческого.

— Яссу! — Он посмотрел на меня снизу вверх: — Вы же не знаете греческого, — лукаво добавил старик на приличном английском.

Откуда этот темный греческий крестьянин мог знать английский?

— Я тридцать лет прожил на Кипре возле английской военной базы Епископиа. Слыхали про такую базу? — без моего вопроса объяснил старик.

Я слыхал, я видал. «Зеленый лист, брошенный в море» — так песня назвала Кипр. Остров плывет в море, похожий очертанием на лист. Однако это не весенний сочный лист, не лист разгара лета, насытившего вязкой зеленью его многопалую ладонь. Кипр — как бы лист осенний, точно осень уже высушила его, сделала желто-серым, оставив зелень лишь на прожилках гор и у морской кромки.

Серо-желтый цвет — масть острова, масть сухой земли, овечьих отар, холмов. Оттого база Епископиа видна во всех английских подробностях: белые шеренги одинаковых домиков, ипподром, стадион. На стадионе зелень не кипрская, это химически-свежая зелень английских газонов. На ее фоне радарные и ракетные установки особенно отчетливы. Среди состава английского гарнизона можно заметить униформы американских военнослужащих. А вот греков-киприотов я что-то там не наблюдал…

— Слыхал про Епископиа. Что это вас понесло на Кипр? Греки с Кипра в Грецию-мать стремятся, а вы отсюда.

— После смерти Костаса. Он был моим лучшим другом. Да и почти все мои друзья погибли в ЭЛАС. Мне тяжело было здесь.

В отличие от первой нашей встречи старик не мельтешил: он не сыпал возбужденной скороговоркой, он размеренно и обдуманно выдавал фразу за фразой. Может, оттого, что говорил на чужом языке.

— А что вы-то сюда, к пещере, все ходите? Прошлый раз с дамой. Ваша жена? Красивая, пожалуй, слишком красивая для жены. Любовница? — Ну и наглый старик! — Хотя вы тоже красавец. Может быть, жена. А сейчас зачем? Кто вы?

— Я — кинооператор, буду снимать документальный фильм об этой пещере. — Не стоило ссориться со стариком, вдруг он пригодится.

— Кино? — Старик пружинисто поднялся на своих кривых ногах. — Так вам нужен я, никто другой. Я! Я был лучшим другом Костаса. Тащите сюда ваш аппарат. Я расскажу вам все, как никто.

Будто уже подготовляясь к съемке, старик заковылял к каменному горловищу. Он встал, картинно поместился у входного обрубка скалы, упер руки в бока:

— Слушайте. Когда пришла Урания, Костас был уже в пещере. Он сказал: «Зачем ты пришла?..»

— Бросьте валять дурака, вы не на наивного напали, — сказал я, — откуда вы можете знать, что сказал Костас, когда они оба погибли.

— Я знаю, — упрямо и уверенно возразил он. — Снимайте все, что я расскажу. Это будет сенсация.

— Врете вы все.

— Я? Зачем мне врать? Теперь, когда прошло тридцать лет?

— Ясно зачем: хотите прославиться, примазаться к чужой славе, — он уже начинал раздражать меня.

— Чужой? — завопил вдруг старик.

— Конечно, чужой. Ведь если даже правда, что вы были другом Костаса, вы-то сами сидели тихонечко где-то далеко, когда он погиб. А теперь захотелось, чтобы Греция узнала новоявленного античного героя.

Тут со стариком произошло что-то неладное. Он заголосил, задергался, он подскочил ко мне — откуда только прыть взялась! — впился подагрическими пальцами в мою рубашку:

— Я — Костас! Я сам и есть Костас! Я живой Костас, Костас Кафениотис. Вы знаете фамилию Костаса? Нет? Кто-нибудь знает? Ка-фе-ни-отис. Фамилия Костаса — Кафениотис. Безымянный герой пещеры, Ромео XX века Костас Кафениотис!

Нет, он не врал, старик был просто сумасшедшим. Это надо было понять с самого начала. Я оторвал от рубашки его конвульсивную горсть:

— Ладно, вы Костас Кафениотис, живая плоть мертвого героя. Согласен. — Я сделал попытку уйти. («Как во всяком мифе, человек, действующий по его законам, не просто стремится к подражанию герою, он пытается отождествить себя с ним. Пока миф владеет народным сознанием, жизнь в нем способна к многократному повторению», — сказал учитель Евангелос Едипидас. Видимо, жажда отождествления владеет и героическим порывом, и манией безумия.)

Мгновенно унявшись, старик прямо посмотрел мне в глаза. В его взгляде не было безумия:

— Я действительно Костас. Но я никогда не был в ЭЛАС. Я, Костас Кафениотис, командир «охранного батальона». Вы знаете, что такое «охранный батальон»?

Конечно, я знал. «Охранные батальоны» были сформированы гитлеровцами для борьбы с ЭЛАС и ЭАМ (Национально-освободительный фронт) из самых реакционно настроенных греков и греческих квислинговцев. На протяжении всей оккупации «охранники» были карателями и верными подручными немцев.