Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

— Это чтобы дать вам возможность увеличить ваш маленький коллектив.

За пятнадцать дней до условленного концерта, словно для того чтобы подтвердить его опасения, Артур получил от этой дамы витиеватое письмо. В нем она сообщала, что вице-президент США и глава Сената будут присутствовать у нее не только на вечере, но и на обеде. Она поясняла музыканту, что в таких обстоятельствах ситуация за столом должна быть пересмотрена. В конечном счете, ее просьба сводилась к тому, чтобы Рубинштейн пришел в ее салон «осчастливить гостей» только после обеда. В качестве компенсации она предлагала ему прибавить 25 % к той сумме, которая была ранее оговорена.

Рубинштейн ответил письмом, текст которого обошел весь Нью-Йорк и которое Мэг пересказала Ромену дословно:

— Мадам, я получил ваше письмо, отправленное в среду. Благодарю вас за него. Если я не обязан более обедать с вами, то буду рад сделать вам скидку в 25 % от прежней договоренности.

История позабавила Ромена. Он другими глазами посмотрел на героя торжества; впоследствии он стал его горячим поклонником и близким другом. И с еще большим интересом Ромен стал приглядываться к жизнерадостной соседке, которая рассказывала ему все это.

Артур Рубинштейн, явно примирившийся с дамой, которую он тогда сумел из палача превратить в жертву, до слез смешил приглашенных, неотразимо забавно изображая Трумэна, Чаплина, Дали и своих коллег-музыкантов. Тем временем Мэг и Ромен были заняты только друг другом, как если бы они были одни за столом, а может быть, и в целом мире.

Они говорили о Трумэне, о Дьюи, который три года назад был его неудачливым соперником на президентских выборах; о Джозефе Маккарти — сенаторе-республиканце от штата Висконсин и яром антикоммунисте, о генерале Мак-Артуре, который собирался продолжить наступление до самой китайской границы и которого Трумэн снял с поста командующего войсками в Корее; о докладе сенатора Кефауэра об организованной преступности в стране и о маленькой дочке Мэг Эфтимиу, которую звали Марина. Но при этом они говорили прежде всего о себе самих.

— Этого Дьюи, — спрашивал Ромен, — вы его знаете лично?

— Да, отвечала Мэг, — я была с ним знакома. У него были отличные усы. Он носит их и теперь.

— Так вы были с ним знакомы! — восклицал рассеянно Ромен, любуясь рукой Мэг, державшей сигарету.

— Я была связана с одним из его противников.

— Политическим противником?

— Не совсем, — отвечала Мэг. — Это был Счастливчик Лючиано.

— Счастливчик Лючиано? — переспросил Ромен. — А кто это?

— Г ангстер, — ответила Мэг. — Один из главарей мафии.

Они говорили о мафии, о «сухом законе», о нью-йоркских докерах, о высадке союзников на Сицилии. Ромен верил всему, что рассказывала Мэг, и не напрасно: все было правдой.

— Тогда, мне кажется, — сказал Ромен, — доклад сенатора должен был вас сильно заинтересовать.

— Он навеял мне воспоминания. Сейчас я уже не в деле. Я соскочила с поезда. Я вышла замуж.

— За Счастливчика Лючиано?

— Нет. За его адвоката.

— Он отец вашей дочери?

— Нет. Отец моей дочери мой второй муж. Или, точнее, третий. Его фамилия — Эфтимиу. Это греческий нефтяник.

И они продолжали говорить… Они обменивались словами, словно фишками в таинственной игре, правил которой они сами не знали, но которым невольно подчинялись. Они поочередно двигали их — осторожно и в то же время смело — даже с каким-то наслаждением, и все это, отделяя их от этого вечера и от всех присутствующих на нем, толкало их друг к другу.

— Ваша дочь… — говорил Ромен, — ваша дочь… она была в чем-то белом и голубом. Издали я сразу не разобрал, девочка это или мальчик. Но потом она показалась мне восхитительной. Я чуть было не вернулся в музей, из которого вышел, чтобы пойти следом и еще раз увидеть ее.

Мэг Эфтимиу засмеялась. Она очень хорошо смеялась, открыто, без стеснения, но и не вызывающе. Ромену нравилось видеть ее смеющейся. И еще больше — вызывать ее смех.

— Моя дочь — все для меня. Какими бы ни были чувства отца к сыну, а тем более, к дочери (я даже знаю таких, которые любят дочерей до безумия), любовь матери к своему ребенку, которого она выносила в себе, — это нечто такое, чего мужчины понять не могут. В мире я повидала многое, а теперь весь мир для меня в моей дочери.

Ромен сразу понял, что третий муж значил для нее не больше, чем первые два.

— А с ее отцом, — спросил он, — …вы с ним познакомились в Нью-Йорке?

— В Нассау, — ответила она. — Я была там с друзьями. А у него там был корабль.

— Большой корабль?

— Большой корабль.

Она посмотрела на него. Он смотрел в ее глаза, смотревшие на него. Синева ее глаз была чистой и глубокой, словно омытой блестящими успехами ее жизни, которые были в то же время и ее печалями…

Они смотрели друг на друга… Ромен молча взял руку своей соседки, и она не отняла ее…

— Давайте уйдем, — шепнул он ей на ухо.

— Пожалуй, — согласилась Мэг.

Едва выйдя за двери ресторана, они испытали облегчение, смешанное с приятной тревогой, она была вызвана той свободой, которую они сами себе отвоевали своим уходом. Шел небольшой дождь. Капли звонко стучали по полотну «awning» — так называется длинный тент, натянутый на металлический каркас: на нем в городе обычно обозначают улицу, номер дома и название заведения. Некоторое время они стояли молча, не зная, как себя вести дальше, и прислушиваясь к своим ощущениям.

— Ну что ж… — начал Ромен.

Она подняла голову. Он взял ее за плечи.

— Спасибо за все, — сказал он.

— Вы не хотите пригласить меня в «El Marocco»? — спросила Мэг.

— Я очень плохо танцую, — извинился он.

— Волокита, — бросила она ему смеясь. — Волокита, который не танцует…

— Вы знаете… — начал он и замолчал.

— Что же? — подтолкнула она.

— Это счастье для меня — то, что я вас встретил.

Посыльный ресторана, ушедший под дождем за автомобилем Мэг, подогнал его к выходу.

— И куда вы пойдете, месье нетанцующий?

— В «Алгонкин», — ответил Ромен.

— У вас нет авто?

— Нет, я — бедный путешественник.

— Тогда садитесь, — пригласила Мэг.

Они ехали в машине под дождем. Тишину нарушали только четкие, как метроном, щелчки дворников. Мелькали улицы за улицами, возникали силуэты домов, очень разные: элегантные и неуклюжие. Мэг вписывалась в повороты с некоторой нервозностью. Наедине в машине, они казались друг другу более чужими, чем среди толпы в ресторане. Они вдруг словно спохватились, что толком не знают друг друга, и между ними пролегла неловкость…

— Как вы думаете, — спросил наконец Ромен, — мы с вами еще увидимся?

— Почему нет? — спросила Мэг.

— А почему да?

— Но это же вы верите в случай, — возразила Мэг.