Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

Я не знаю, у кого в Школе на улице Ульм созрела эта гениальная идея — о конкурсе. Может быть, это был Луи Альтуссер, доброжелательный философ-марксист, который был репетитором и добрым посредником между студентами и администрацией — до тех пор пока его разум не погрузился в сумерки (ей-богу, жизнь — настоящая машина по производству вперемешку и счастья, и страданий!), это помрачение впоследствии толкнуло его на убийство: он задушил свою жену Елену…

А может быть, это был сам директор Нормальной школы. Возможно, тогда это был Фласельер, ставший жертвой грубой шутки бессердечных студентов-«нормалистов»: они послали от его имени и без его ведома запрос о его приеме кандидатом во Французскую академию; не удовлетворясь этим, они затем простерли свое коварство до того, что на его опровержение дали свое опровержение в соответствующих колонках газеты «Монд»…

От кого бы ни исходила эта гениальная идея, она состояла в том, чтобы организовать — по сниженной стоимости — для нескольких талантливых студентов, «помешанных» на литературных идеях и формах, культурноархеологическое путешествие в Грецию.

…Море, несмотря на довольно сильно дувший «мельтем», было сплошным очарованием. Земля же была вся в статуях и храмах. Мы поднимались к Акрополю, прогуливались в Пропилеях, Парфеноне, Эрехтейоне, обрамленном портиком, который поддерживают коры (или кариатиды), а также в храме Афины Никейской. Храмы, статуи, холм богов — мы сразу узнавали их, вплоть до мельчайших деталей, потому что, не видя их ранее, мы уже из книг знали о них почти все. Мы посетили Саламины, Эгину, мыс Суньон, где лихорадочно искали, но безуспешно, росчерк Байрона на одной из колонн храма Посейдона; были и на Делосе и просто сходили с ума от его куросов и львов… Мы плавали и к Санторину, воображая себе погибшую Атлантиду… Нас жгло солнце; мы брали напрокат велосипеды или мопеды, чтобы прогуляться на островах через поля лаванды, а потом купались в море — в море богов и героев…

В последние годы своей жизни апостол Иоанн — любимый ученик Христа, который стоял у креста рядом с Девой Марией и который принял ее тело замученного Христа — удалился на остров Патмос, где и написал свой Апокалипсис. Патмос был последним островом, который нам предстояло посетить перед долгим ночным — без захода в порт — возвращением в Афины. Большинство греческих островов — плоские. Патмос же — крутой, а в деревне Хора, которая считается его центром, возвышается монастырь Иоанна Богослова — он знаменит своей библиотекой. Мы высадились, как и все, в маленьком порту Скала (многие греческие порты под влиянием Венеции и Генуи стали называться Скала) у ворот Хоры и, как и все, приготовились медленно подниматься к монастырю. Было очень жарко. Мы решили искупаться, прежде чем предпринять восхождение, которое обещало быть трудным.

Едва мы успели войти в воду, как на пляже, почти пустынном, появилось удивительное авто. Это был маленький белый открытый автомобиль — такие можно было увидеть на площадках для гольфа, или в кино — в больших пальмовых садах экзотических отелей. Он был снабжен чем-то вроде навеса для защиты от солнца водителя и пассажиров. Из этого автомобиля, похожего на гибрид лунного робота с салонной безделушкой, вышли две женщины: одна — дама-брюнетка в черных очках, в большой соломенной шляпе, одетая в длинное просторное светлое платье; второй была молодая светловолосая девушка в шортах. Они вытащили из авто ивовую корзину, поставили на песок и принялись доставать из нее со сноровкой фокусниц помидоры, крутые яйца, ветчину, дыни и две бутылки вина.

Среди нас был лингвист-педант, историк, занимавшийся гностиками и богомилами, классическая филологиня… Понятно, что все мы — ученая публика — смотрели на это бытовое чудо большими глазами. Под солнцем «Одиссеи» это было как вторжение английского романа в курс литературы Коллеж де Франс. Или как мадам Соларио в Латинском квартале.

В общем, мы онемели от изумления. Однако в этой бухточке, пронизанной солнцем, невозможно было сделать вид, что мы не заметили друг друга. И «мадам Соларио» сделала первый выстрел, скромно представившись:

— Меня зовут Мэг Эфтимиу.

Затем она угостила нас фруктами и печеньем, несколько твердоватым. Молодая девушка была немкой с примесью русской крови, эта примесь сказалась на ее высоких скулах; ее звали Элизабет.

— Она играет на скрипке, — сообщила «мадам Соларио».

Мы провели вместе около двух часов: дремали, растянувшись на песке; время от времени, спасаясь от жары, бросались в воду и чувствовали себя восхитительно, хотя и немного напряженно. Когда обе дамы собрались обратно домой, они пригласили нас с собой. Но было абсолютно исключено, чтобы мы могли все разместиться в их игрушечном автомобиле. Мы разделились на две группы. Некоторые из нас — их было больше — решили не обременять «мадам Соларио» и скрипачку. Остальные трое — и я в том числе — решили принять их приглашение. Филологиня расположилась в авто вместе с дамами. Ле Кеменек и я с помощью Элизабет задействовали двух ослов, предназначенных для подъема к монастырю Иоанна Богослова. Дом «мадам Соларио» находился за монастырем.

День уже склонялся к вечеру. Дикая полуденная жара отступила. Все вокруг словно растворялось в нежном тепле. Элизабет, добравшись до вершины раньше нас в своем опереточном авто, вернулась навстречу нам пешком, чтобы показать дорогу. Дом «мадам Соларио» оказался большим старым строением с толстыми стенами, очевидно, когда-то оно служило жилищем служителям монастыря. Сейчас на разных его этажах располагались террасы, заполоненные красными цветами, я с восхищением повторял про себя их экзотическое название — «бугенвиллии», чтобы не забыть… С каждой террасы открывался потрясающий вид на море. Наша филологиня даже легонько присвистнула.

— Само собой разумеется, — сказала Мэг Эфтимиу, — вы останетесь пообедать с нами и переночевать. Вы можете остаться на несколько дней. Я собираюсь в Париж на следующей неделе, и было бы хорошо поехать туда всем вместе.

Однако остаться даже на несколько часов в очарованном замке «мадам Соларио» было проблемой. Дело в том, что все остальные «нормалисты» отправлялись тем же вечером в Афины. Противоречивые чувства раздирали нас, зеленых интеллектуалов. Сначала дрогнула филологиня: она решила вернуться к нашей группе, осматривавшей монастырь. Ле Кеменек и я долго не раздумывали. Мы поручили этой ученой девице сообщить нашим, что мы остаемся и будем добираться в Париж своим ходом.

Наш ужин на верхней террасе, под звездами и при свечах, был словно прекрасный сон. Ветер полностью стих. Мы ели голубцы в виноградных листьях, «сувлаки», «кефтедес», и запивали все это терпким вином. Были только свои: друзья «мадам Соларио». Среди них был высокий брюнет, одетый в белое, похожий на индейца-инка или на воина из легенды, сошедшего с какого-нибудь барельефа; он был бесподобно самоуверен, говорил громко, и я сразу стал испытывать к нему смешанное чувство притяжения и недоверия. Его звали Ромен. Вот тогда — на террасе дома Мэг Эфтимиу на Патмосе — я и увидел его в первый раз…